Василий Лягоскин - Подарок. История седьмая из цикла «Анекдоты для Геракла»

Он щелкнул пальцами, и над столом сверкнула маленькая, но очень яркая молния. А Сизоворонкин сначала чуть не расхохотался, а потом ужаснулся – представил себе, что такая вот «искорка», а может быть, и многократно ярче и обжигающей, вырывается из двадцать первого пальца верховного бога вместо… В-общем, в самый волнующий момент – если смотреть с мужской стороны.

– А если с женской? – задал себе резонный вопрос Алексей.

Резонный, потому что ему никогда не было безразлично – что и как чувствует партнерша в его объятиях. Судя по ставшему кислым лицу Зевса, его такая реакция тоже не оставляла равнодушный. Лешка представил себе, как он открывает глаза и орет от боли, обжегшись об пышущие жаром угольки, в которые превратилась красавица под ним. Громовержец зябко передернул плечами, он – в отличие от Сизоворонкина – не только представлял себе сейчас эту картинку; он вспоминал ее! Или их.

– Три раза, – нехотя признался он, – и три кучки углей. После этого мне невольно пришлось стать этим… В общем, сижу тут и наслаждаюсь мальвазией.

Сизоворонкин, не подумав, ляпнул, добавив бензинчику в костер, который сейчас, несомненно, бушевал в груди бога:

– Удар током взрослого электрического угря может оглушить лошадь.

– Лошадь и капля никотина убивает

– Действительно. Нежизнеспособная какая-то зверюга…

Зевс лишь зыркнул на него грустно из-под мохнатых бровей. Если он и обиделся за жену на «лошадь», и на «зверюгу», то умело скрыл это.

– Значит, – понял Алексей, – сейчас будет просить что-то. Новое задание навяливать.

– Не задание, – понял ход его мыслей громовержец, – не новый подвиг. Маленькая просьба… личная.

– Я слушаю, – Сизоворонкину действительно было жалко этого могучего несчастного мужика, – чем могу, помогу.

– Есть у меня такое подозрение, – медленно начал Зевс, – что Гера может «прыгнуть» туда, в тварный мир, без меня. Нет, в том, что она меня любит, я не сомневаюсь. Но обида, что копилась тысячелетиями (Лешка в это мгновение ужаснулся!), может толкнуть ее на необдуманный шаг. Женщина, что поделаешь…

Сизоворонкин вздохнул вслед за ним:

– Да, женщины, они такие.

– Так вот, – Зевс перешел, наконец, к просьбе, – хочу сделать ей такой подарок, чтобы она поняла – без нее мне не нужен ни мир богов, ни тварный мир.

– Какой подарок?

– А вот это, друг, я у тебя хотел спросить. Видишь ли, я сам никогда подарков не дарил. Мне подносили, и до сих пор подносят – люди, и боги. В основном, конечно, молитвы… или жертвы. А я и молиться-то не умею – не себе же!

Бабы, в отличие от мужиков, в подарках не привередливые – брильянты так брильянты, шуба так шуба, машина так машина. Это мужику можно с цветом носков не угодить.

Сизоворонкин проблему осознал, даже принял близко к сердцу. Но чем он мог помочь? Отдать Грааль или кладенец? Или одежку, которую сама же Гера и пошила. Это все равно, что отрезать руку, и подарить ее той, кого эта рука ласкала буквально десять минут назад. Видимо, это сомнение проявилось в Лешкином лице, потому что громовержец поспешил успокоить его, а точнее предложил выход – простой и надежный.

– Сбегал бы ты, Алексей Михайлович, еще раз к себе, в тварный мир. Да подыскал там подарок. А от меня тебе будет персональная плюшка.

– Во как, – немного удивился Сизоворонкин, – вот до чего чтение непотребных книг доводит. Он уже и говорить почти правильно по-русски начал. А что будет, когда он ее до конца прочтет?

В последнем разделе сборника, который, кстати, был его собственностью, были собраны анекдоты «не для всех». Вот там великий и могучий развернулся в полную силу.

– Верну, – пообещал Зевс, – дочитаю и верну.

– Ну и ладненько, – Сизоворонкин встал и повернулся к богу спиной, даже поднял ногу, чтобы сделать первый шаг.

– Куда?! – прогремел громовержец, – как ты попадешь, куда тебе нужно?

– Так ведь это мне нужно, – ответил Лешка, не поворачивая головы – чтобы бог не увидел его торжествующую улыбку, – вот я сам дорогу и выберу!

Почему-то его могучее тело заполнилось уверенностью, что теперь – с тремя артефактами и непоколебимой уверенностью в собственных силах – он сможет сам открыть врата в родной мир. Он и открыл дверь, ведущую из трапезной в коридор. Оттуда до ушей ошеломленного громовержца донеслась божественная мелодия, и чьи-то слова на итальянском языке. Увы – Зевс не озаботился возможностью мгновенного обучения новым языкам…

В день рождения мужа жена кричит ему из другой комнаты:

– Сема, ты даже не представляешь, какой великолепный подарок я тебе приготовила!

– Так покажи скорее!

– Сейчас, я его уже надеваю.

Одним из самых ярких воспоминаний прежней жизни Сизоворонкина была картинка Наташкиного лица в тот недолгий период их совместной жизни, когда он ей подарил (вообще-то случайно – черт дернул!) простенькое платьице. Оно (лицо) буквально светилось, когда Натка кружилась в подарке перед зеркалом. Много позже Лешка подслушал – кто из нас без греха?! – как она жаловалась подружкам; как раз по поводу этого платья. И фасончик, оказывается, был позапозапрошлогодний, и цвет так себе, и в подмышках платьице жмет, и вообще, у него, у Сизоворонкина, нет никакого вкуса.

Но именно это выражение на Наташкином лице скорее всего и привели Лешку из трапезной прямо в Дом моделей, в Италию – если только мужичок, повернувшийся с громкими проклятиями к Алексею, был местным жителем. Алексей этому аборигену за урок итальянского языка был благодарен, а вот навстречу грязным ругательствам, которыми тот поливал Сизоворонкина, устремил грозный взгляд и напрягшийся квадратный подбородок. Вообще-то «грязными» ругательства были обозваны возмущенной теткой, которая едва дышала в соседнем с телом полубога кресле. Где-нибудь в российской глубинке считалось бы, что толстячок, место которого Алексей сейчас занял (рядом с его супругой – судя по тому, какой виноватый взгляд бросил на нее итальянец), мило беседует с ним, вполне интеллигентно предлагая освободить это самое кресло, в котором Сизоворонкину было весьма тесно. Очень дорогое, кстати, место – полтысячи евро за три часа.

В руках Алексея дрогнула трость – именно в этом облике присутствовал в этом зале кладенец. Итальянец уставился на набалдашник трости, и очередное: «Грацио, синьор!», – застряло в его глотке. Даже в полутьме зала было видно, как толстячок стремительно побледнел, икнул, а потом схватил за руку супругу, оказавшуюся длинной и тощей – в полную противоположность своей законной половинке – и исчез, осыпаемый теперь уже по-настоящему похабными эпитетами.