Владимир Шестаков - Trash. Роман

Это я к чему? Великий Фридрих Ницше писал – «Великие вопросы бродят по улице» и он прав – с нами была обычная улица, обычные люди и обычная жизнь, в которой и живут и чудеса, и кошмары.

Я заикнулся про то, что знаю внутренний мир своего соседа, потому что через «кошачье происшествие» наградил его заочно определёнными свойствами. Да, у меня есть свой вариант про ход его размышлений и фантазий. Я однажды дам ему почитать этот рассказ и точно буду знать его мнение.

И ещё у нас в названии была заявлена «Песня про Зайцев», а у любой нормальной песни должно быть музыкальное отступление или проигрыш. Поэтому сейчас будет проигрыш и его сюжетная линия выглядит примерно так:

Один Неудачник живёт со своей мамой и ждёт «с моря погоды». Однажды к нему приходит его старый друг с продюсером и зовёт его на работу. Неудачник отказывается принимать участие в требованиях жизни. Друг и Продюсер исчезают навсегда.

Герои: Море – просто жизнь. Моряк – хороший друг, который плавает по морю жизни. Продюсер – заинтересованное лицо в таланте Неудачника. Группа поддержки Продюсера – тайные желания Неудачника. Мама – стена с дырками. Трэш – трэш. Дом у моря – квартира на обочине обычной жизни.

Жанр – Трэш или абстрактная феерия – меланхолия с элементами постмодернизма по мотивам личных размышлений на ночном балконе.

Посвящается моему соседу П.

«Теоретически возможность счастья существует, если думать о чём-то возвышенном, недостижимом и не стремиться к этому» Ф. Кафка

Усталые глаза П. были устремлены через строгое современное шоссе с ядовитыми полосками на тёмном шершавом панцире поверхности и красными воспалёнными зрачками дорожных знаков – часовых среди белых дюн пляжа на безмятежную гладь усталого бирюзового моря. Солнце можно было лишь домыслить – его еле видимое существование слега угадывалось под насыщенной пеленой оранжевой дымки. Было что-то искусственное в таком зловещем несоответствии: пустое красивое шоссе, девственность моря и вражески остывшее солнце.

Пересохшие губы П. что-то бормотали, глядя сухими выплаканными глазами на закономерное отчуждение Природы, затем замирали в поиске новых искажённых слов-мелодий, которые теперь и были единственным признаком жизни в этой заброшенной квартире на третьем этаже потёртого дома у моря на холме.

Входные двери по просьбе П. сняли с петель и унесли по длинной неуютной лестнице вниз его бывшие знакомые для того, чтобы каждый мог зайти и поговорить с П. в любое время без приглашения. Много лет прошло с тех пор и люди потеряли интерес к сидящему у окна молчаливому человеку, который ждал наказания.

Ещё при связи с внешним миром П. заявил, что если есть преступление, то есть и наказание. Объяснить суть своего преступления П. не решался, но когда был готов, то зрителей не оказалось рядом. Теперь его бормотание и было тем запоздалым объяснением своего преступления людям, которые уже давно забыли о его существовании.

П. мог бы давно встать и уйти навсегда с этого, безжизненного на первый взгляд, места, если бы не ещё что-то, чьё присутствие неизбежно угадывалось и не отпускало П.. Некая сила, которая не укладывалась в рамки человеческого объяснения, манипулировала этим невидимым балом, пугая П. своим трепетным влиянием. Такая привязанность стала удобной точкой зрения, веской причиной, продуманным ложным направлением, искусственным спасением для воспалённого сознания П., давая легкодоступную, мгновенную возможность для любого оправдания своего странного положения. Было нечто заведомо большее в таком спрятанном в глубинах человеческих взаимоотношений отстранении, похожем на простую фразу в прозе жизни – «Мужчина, который не позволял себя любить». Удобное – главное в этом, неуловимом на первый взгляд, определении нюанса изыска столь вопиющего сострадания к тому чувству, которое жило в соседней комнате с наглухо заколоченными дверями.

Множество круглых дыр разного размера в стене естественного происхождения величиной не больше сливы указывали на тихую, точнее, зловеще автономную жизнь за таинственной перегородкой. Мобильные цветные тени и слабые жалобные стоны, похожие на язык любви, вселяли надежду и выпивали жизнь П., которая была больше похожа на оправданный плен при пристальном рассмотрении, оторванный от логики обычной жизни, прежде всего своей гигиенической непосредственностью перед размножением как основной человеческой ценностью.

Но, кто мог вдумчиво, авторитетно проанализировать и разоблачить такое щепетильно пристальное рассмотрение плена, как рабства? Этакая широта взглядов не присуща обычным людям. Люди могут говорить о чём угодно, но чересчур гармоничная жизнь рано или поздно всё равно их валит в постель похоти и укрывает с головой одеялом быта, вранья и подлости.

П. был похож на усталого циника и смотрел в мудрую призму стекла своего окна на море, дорогу и солнце глазами незаконченного проекта, где не хватало деталей, которые должны были доставить незадачливые снабженцы. Одним словом – закалённый одиночеством, выносливый П. ждал некоторых недостающих мазков совершенства.

Суженные сухие зрачки П. давно заметили чёрную лодку, которая медленно плыла по заливу. Она причалила на пляже, и высокий худой моряк с обветренным лицом и острым носом резво спрыгнул в горячий песок.

Моряк уверенно пошёл по дюнам и остановился на шершавом асфальте с ядовитыми полосками. Он сразу замахал рукой на пустой дороге, глядя на север. Медленно и по-хозяйски к нему шёл щёголь, похожий на кинопродюсера, который всё знал про кино, но не снял ни одного фильма ввиду разных причин.

Это обстоятельство не помешало им обняться, как старым друзьям, не глядя на обношенный вид моряка в грязной тельняшке, так как на кону были спор и деньги. Они сразу развернули карту, чтобы удостовериться в точности местонахождения. Затем долго её вертели на дороге, возмущённо кричали и, договорившись, сжали друг другу руки, чтобы положить конец жаркому спору.

Щёголь махнул рукой, и на холме дороги появилась пёстрая толпа энергичных женщин, которым уже объяснили задачи перемещений и перевоплощений. Женщины стекли с безупречной спины дороги к своему начальнику и слушали последние наставления. Моряк закурил длинную сигарету, которой его угостил белоснежный продюсер и показал рукой на окно, где П. спокойно наблюдал за необычным представлением. Было видно как женщины, выстроившись в шеренгу, двинулись в сторону подъезда дома, где находился невозмутимый П..

Шум беспечного балагана на лестнице сотканный из множества женских возгласов и сомнительных шорохов, смеха, бряканья пустышек и погремушек на прекрасных станах изысканных красавиц продюсера-ловеласа не оставляли шанса никому доселе. Жаркий спор между моряком-простаком и приличным человеком в почти белоснежном костюме от кого-то грозил первому тяжелым бременем проблем, что было уже не за горами. Сладко скользила прекрасная река порока по тонкой коже рубленой топором лестницы-головоломки нелогичной жизни П. вверх к гордым гонорарам, бряцая и сморкаясь красотой, нищетой и пустотой.