Алексей Жарков - Жуть. Роман-концерт в трёх частях

Солдат толкнул фальшивого Петра мушкетом в спину.

– И не думай, заряжено. Иди давай, императорское величество. Пшёл!

– Да как ты смеешь, собака?!

– Смею, смею, будьте покойны, величество, уж предупреждены про обман. Пальну и глазом не моргну. К коменданту тебя велено доставить.

Он ещё раз ткнул растерянного Петра, тот ссутулился, поник и повиновался. Они направились по тропинке к небольшому чёрно-белому домику на немецкий манер. Между тем туман начал светлеть. К горизонту с другой стороны уже приближалось солнце.

В это время к разобранной стене подошёл другой человек из шлюпки. Он был одет в плотный серый кафтан и имел бороду, заправленную за пояс и торчавшую колесом на груди. В несколько лёгких и резких прыжков он перебрался за крепостную стену и, разрывая белёсый туман, побежал в сторону соборного шпиля.

* * *

Солдат довёл пленника до нужного здания и крикнул:

– Отпирай, давай.

Охранник за дверью фахверкового домика не спал. Окошко открылось, закрылось, ключ скрипнул в двери, застонали ржавые петли.

– Гляди, кого изловил! Всё, как Миних сказал. «Лжепетра доставить, а старика убить немедля». Во как!

В ответ раздалось мычание и тихая ругань. Впереди была лестница. На десятой ступеньке Лжепётр вскрикнул, схватился за сердце и осел. Стражник растерянно ткнул его мушкетом, ругнулся, пнул пару раз и с удивлением посмотрел в открытые глаза. Треуголка слетела, обнажив белые волосы. Стражник подошёл ближе и сорвал повязку с лица.

– Господь всемогущий!

* * *

Тем временем серый кафтан достиг соборной площади, отобрал у спавшего часового мушкет и хотел было выстрелить в воздух, но оружие дало осечку. В густом тумане порох, забитый с вечера, отсырел. Часовой тем временем проснулся и принялся криками тормошить двор. Через пару минут площадь наполнилась солдатами гарнизона. В центре стоял высокий старец и держал в руках давший осечку мушкет. Его губы перекосило, руки дрожали, но в глазах было что-то горячее.

– Аз есмь царь! Пётр Алексеич Романов! Император всея Руси! – С каждым новым словом огонь в глазах набирал силу. – Псы паршивые, морды поганые заточили меня в монастыре супротив воли, сказавши всем, что я помер. Но вот закончилась невольность, освободился я и хочу порядок установить. Худо дело в государстве российском! Воины! Се пришёл час, который должен решить судьбу Отечества. Вы не должны помышлять, что бьётесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество, за православную нашу веру и церковь. Не должен вас также смущать неприятель, яко близкий, но под личиной человека, за град радеющего, град сей же убивающий своим ядом. Вы сами победами своими былыми неоднократно доказали свою доблесть и преданность. Имейте в сражении перед очами вашими правду и Бога, поборающего по вас; на того Единого, яко всесильного в бронях, уповайте, а о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния вашего! Вперёд! За отчизну!

Солдаты слушали, разинув рты от удивления, не успев толком освободить глаза от сна, силясь понять, что происходит. Новоявленный Пётр с бородой ниже пояса двинулся между тем к немецкому домику Миниха. Толпа невольно, как под гипнозом, двинулась за ним.

* * *

Глядя на седую бороду и неморгающие глаза рухнувшего на лестнице пленника, стражник осенил себя крестом, достал нож, поднёс ему ко рту и подержал. Лезвие не запотело.

– Пресвятая богородица, помер!

Он скатился вниз по узкой лестнице, громко обругал охранника у двери, и они вместе убежали в туман. Наступившую тишину нарушил резкий вдох. Мёртвый ожил, поднялся, отряхнулся, поправил бороду, запер дверь изнутри и, сжав лестовку, направился в покои Миниха.

Демон был за дверью – Ветхой чуял его зловоние, его тёмную волю.

Старец перекрестился двумя перстами, начертал в воздухе «Ісусъ», как писалось имя сына божьего до «книжной справы», надругавшейся редактированием над Священным писанием и богослужебными книгами, и с краткой молитвой к Истинному Духу Святому ступил в губернаторские покои.

Католик был там. Лежал на просторной кровати, обнажённый и мёртвый, как и подобает жестокому религиозному фанатику, испустившему дух три века назад. На изгаженных тленом простынях покоилось тело «великого инквизитора» Кастилии и Арагона, «молота еретиков, света Испании, спасителя своей страны, чести своего ордена», как величал инквизитора Себастьян де Ольмедо, хронист той ушедшей во мрак эпохи.

Томмазо де Торквемада открыл глаза. Холодные антрацитовые зрачки мёртвых глаз посмотрели на старца.

* * *

Ведомая вернувшимся Петром толпа вышла на дорогу рядом с собором. Николай шагал, осматриваясь. Вдруг остановился, как вкопанный. «То самое место, аккурат меж деревом со сломанной веткой и будкой». Шаги солдат стихли. Нависла угрожающая тишина. За невидимыми домами заржали кони.

Он повернулся к толпе, но забыл слова. Туман сковал движения и звуки. Сотни глаз теперь смотрели на него. Одни со страхом, другие с надеждой. Кто с недоверием, кто с ненавистью. У Николая затряслись коленки. Так бывало и раньше, он был тогда мальчиком, в церкви, перед попом, когда надо было прочитать молитву. Вокруг много людей и все смотрят. Все оценивают, надеются, верят, завидуют, злорадствуют. Ждут.

Вдруг у края толпы возникло движение. Расталкивая локтями собравшихся, к Николаю направлялись поручик и пятеро солдат. Их мушкеты пробирались сквозь толпу, как мачты корабля через взволнованное море. По толпе прошёл ропот – «Самозванец».

– А ну расступись! – скомандовал обер-офицер.

Толпа бесшумно освободила место для выстрела. За Николаем кто-то, спотыкаясь, кинулся в сторону.

– Товсь!

Пятеро солдат вскинули мушкеты.

– Пли!

Четыре сизых облачка поднялось над стрелявшими, лишь один мушкет дал осечку.

* * *

Чёрно-синий труп поднялся и спустил с кровати ноги. По его блестящему от гнилостных выделений лицу бежала частая дрожь – словно разложившиеся черты были покрыты тончащей органзой. Глаза закрывались и открывались, губы кривились в ухмылке.

Это двигались не только лицевые мускулы – черви и сороконожки без устали скользили из раны в рану.

– Тебя не смущает моя, – произнёс Торквемада по-русски и закончил на латыни, – nuditas virtualis 11 11 Невинная нагость (лат.). ?

– И в устах дьявола смешаются языки… – прошептал старовер.

– С какой гоецией 12 12 Мания, колдовство (лат.). ты явился ко мне, старик?

– С верою в Господа истинного и животворящего, верою в царствие Его, которому несть конца…

Тот, в чьих стеклянных глазах навсегда поселилось пламя гудящих костров, встал, неприятно смеясь.