Геннадий Каплун - Собачьи дни

В любом случае, вскоре все узнали, что Армиллий Борисович непомерно амбициозен и кровожаден, пылко любит кошек, яростно ненавидит собак и беспощаден к тем, кто оскверняет Таро, гадая или играя обычными картами – ущербным вариантом Младших арканов.

Небезынтересным является то, что Борис Самуилович был хасидом и прекрасно танцевал под песню «хава нагила», которая на языке многострадального народа буквально означает: «Давайте радоваться». Да, евреи, пожалуй, единственные представители человечества, которые умеют с достоинством быть несчастными и счастливыми почти одновременно.

Отец Армиллия являлся истым носителем неподражаемого даже для еврея юмором. Особенно Борис Самуилович преуспел на ниве самоиронии. Его соплеменники лишили другие народы возможности смеяться над собой, потому что лучше самих израильтян никто не умеет этого делать. В итоге евреи заслужили право смеяться над кем и чем угодно. И это стало ещё одним безосновательным поводом их ненавидеть.

Так вот, некоторые почитатели таланта Бориса Самуиловича приписывают ему авторство нескольких десятков известных анекдотов, особенно, о евреях.

Да, вот первый, который сразу пришёл на ум.

– Кто самые большие оптимисты в мире?

– Конечно, евреи.

– Это ещё почему?

– Как почему?! Они ещё не знают, какой у этого будет размер, а уже обрезают…

Утверждают также, что последними словами Бориса Самуиловича были слова: «Давайте радоваться» … И тоже, как в случае с женой, на русском языке…

– Я вернулся, – первое, что первому встречному в Каинске заявил Штерн после возвращения.

Случайно или не случайно, но первым встречным оказался бледный, сутулый, с улыбкой, напоминающей оскал, парень – не самый яркий представитель вампирской субкультуры. Возможно, это было вызвано тем, что молодой человек так и не определился: является ли он приверженцем «вампирского стиля» или относится к «реальным вампирам».

Иногда ему казалось, что он испытывает нечеловеческую потребность в человеческой крови или энергии, иногда, что его испепеляет солнечный свет или у него аллергия на чеснок. Более того, «вампирёныш» начинал верить, что у него имеются все основания считать себя ясновидящим.

Юноша носил дешёвые накладные клыки, занимался «кровавым» сексом, почти наизусть знал свод правил «Чёрная вуаль» и при этом был завсегдатаем практически всех костюмированных вечеринок с участием себе подобных. Видимо, таким образом «вампирёныш» на подсознательном уровне намеревался гармонизировать в себе и пристрастие к «стиливым», и тягу к «реальным» вампирам.

Первые считали неуравновешенными придурками вторых, а вторые о первых отзывались не менее презрительно, называя их упрощенцами.

– Поздравляю, – на ходу буркнул парень, обнажив клыки, и уже хотел идти дальше.

– Стой! – приказал Армиллий. – Ты мне нужен.

– А? Я? Конечно! – как на сеансе гипноза ответил юноша, в будущем постоянный посетитель ресторана «Воланд», потеряв всякие пространственно-временные ориентиры.

Со временем «вампирёныш» выступит проводником воли Штерна среди всех направлений субкультуры в регионе. А их немало разместилось в алфавитном списке между альтернативщиками и эмо. Очень скоро юнец станет эдаким местным комсоргом неформалов.

Что касается вновь прибывшего то, действительно, в течение двух лет после возвращения в город Армиллий превратился в видного, а со временем, и ведущего бизнесмена целого края. Ему удавалось всё и даже более. Самые невероятные и заведомо убыточные проекты приносили прибыль. Казалось, что деньги делались из воздуха или, во всяком случае, печатались на станке, причем двадцать пять часов в сутки.

Его империя подчинила весь бизнес в районе. Должностные лица государственных структур, ненавидя и завидуя, заискивали перед ним, рассчитывая на объедки с барского стола, предприниматели заверяли в своей безграничной преданности в надежде на кусочек пирога из рук «императора», который, впрочем, раздаче хлебобулочных изделий предпочитал устройство зрелищ в контролируемом им, постоянно расширяющемся, крае. Раз в год, на Новый год, Армиллий устаивал в городе такой салют, которому позавидовали бы искушённые Дубаи, Гонконг, Сингапур, Сидней или Токио. Армиллий Борисович радовался как ребёнок и жутко хохотал, когда очередная серия выстрелов разрывала небеса салютом. Три раза в год Штерн организовывал не менее захватывающие фейерверки, один из которых в честь своего четвероногого любимца.

Но средств у Армиллия хватало не только на развлечения. Политическую амнезию народных избранников всех уровней также считали делом рук Штерна, хотя и без него политики были продажны, а честный вызывал если не открытое подозрение, то подозрительное сочувствие, в общих чертах напоминая ситуацию с лейтенантом милиции.

Не удивительно, что на следующих выборах те, кто имел право голоса, но страшился или не имел собственного мнения, с треском прокатывали «белую ворону», птицу чрезвычайно редкую, на грани исчезновения. Наивные добрые избиратели шушукались, что её место в кле… палате №6, той самой «Тихой гавани», вместе с местными Бэтменом, Эйнштейном, естественно, Наполеоном, и прочими.

Правосудие в лице шумного, низкорослого, подслеповатого, сутулого, немолодого председателя Каинского городского суда с шевелюрой по плечи и бородкой в стиле «Линкольн» напоминало Барабашку и было куплено Штерном на корню, превратив его в очередной корешок зла.

Дмитрий Даздраворович Жульников, его отец, Даздравор (Да здравствует Великая Октябрьская революция!) Даздралисович, и дед, Даздралис (Да здравствуют Ленин и Сталин!) Мефодиевич были продуктами советской эпохи с её новым бытом, праздниками, традициями и именами. Но перестройка заставила Дмитрия Жульникова пересмотреть своё отношение к аббревиатурному отчеству, которое, как ни крути, сочеталось с фамилией. С этого времени Жульников величал себя Дмитрием Даниловичем.

Возможно благодаря абсурдной замене вековых имён постреволюционной глупостью на примере деда и отца, сын с какой-то неугомонной одержимостью стал собирать предметы, относящиеся ко времени великих потрясений и перемен. Подпольный антиквар Мендель зарабатывал хорошие деньги на прихоти Дмитрия Даниловича. А деньги у Жульникова, олицетворявшего городскую Фемиду, водились – не переводились.

– Мне бы орден «Красное Знамя» не старше 1926 года, – не здороваясь, озвучил очередной заказ мужчина в летних штанах и сомбреро, поправив на пузе под футболкой пистолет Макарова, с которым он почти никогда не расставался.

– И Вам доброго времени суток, господин Жульников. Старый антиквар дядя Йося частенько говаривал, – сладко улыбнулся Мендель, – что за неимением своей славы, можно недорого купить чужую.