Марк Каплун - И я решил рискнуть…

© Марк Каплун, 2019

ISBN 978-5-4493-1228-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Недавно мой внук озадачил неожиданным вопросом: «Был ли ты счастлив в детстве?» Я растерялся, не зная, что ответить, потому что «да», «нет» здесь явно не подходит. Что же тогда? В процессе работы над рассказом сугубо для внуков закралась шальная мысль – а что если то, о чем хочу поведать, будет интересно не только им, но и еще кому-нибудь.

И я решил рискнуть…

Это не автобиографический очерк, в котором одна дата жизни строго следует за другой. Это повествование о военном и послевоенном детстве, в котором все события жизни страны были окрашены борьбой родных и близких с моим недугом.

Судьба ставит безжалостный эксперимент, погружая ребенка в ужас страшной войны, и человек, несмотря на свой нежный возраст, выживает. Однако война не отпускает его, играя человеческой судьбой. Как-то прочел в газете рассказ ветерана войны, что сидит в нем осколок с 1943 года, который врачи в военном госпитале почему-то не удалили, и он, осколок, то напоминает о себе тягучей, ноющей болью, то отпускает на какое-то время, позволяя забыть о нем. Но как забыть пронзительный рев немецкого самолета, летящего на бреющем полете. Ужас, испуг, глубокое психологическое потрясение, и в результате – искалеченная речь на всю жизнь. Этот подарок немецкого летчика, к сожалению, всегда при мне: его невозможно забыть дома или на работе, его невозможно потерять в трамвайной давке или в метро. Иногда я представляю лицо этого немецкого «супермена» в минуты экстаза жестокости: искаженные черты лица, ледяной блеск глаз. Что думал, что чувствовал он, поливая нас, беззащитных, свинцом своего оружия? Многие не ценят своего счастья, что могут говорить, не задумываясь над самим процессом, просто говоришь, как дышишь. Тебе же нужно больше думать о том, «как сказать», чем то, «что сказать».

Каждодневное преодоление этого недуга позволило мне пятьдесят лет преподавать в МГУ. им. Ломоносова. Здесь же защитить кандидатскую и докторскую диссертации, быть членом двух диссертационных Советов: в моем родном ИСАА (институт стран Азии и Африки) и на филологическом факультете МГУ. Казалось бы, руки, ноги целы, голова, слава Богу, на месте. Однако мне приходилось встречать тех, кто мог бы стать блестящим преподавателем, но недуг заставлял их менять студенческую аудиторию на тихое место в каком-нибудь НИИ, где больше ценилась их светлая голова и искусные руки.

Большинство тех, о ком хочу написать, уже нет в живых, поэтому не с кем обсудить какие-то факты нашей общей биографии, отношение к тем или иным историческим событиям, а она, история, не скупилась и щедро подбрасывала в костер бытия нашей Семьи все новые и новые испытания. Но семейный очаг, насколько я могу надеяться на свою память, никогда не затухал благодаря каждодневному труду Бабушки и Мамы. В этом, как они считали, была их миссия на земле, и они с достоинством и смирением несли всё то, что было уготовлено Богом на их пути. Бабушка нашла свое успокоение на кладбище города Баку в 1961 году. Мама лежит на городском кладбище города Хайфы (Израиль). Она ушла в другой мир в 1999 году с надеждой, что всегда будет ощущать тяжесть поминальных камушков на своей груди.

Итак, если вы еще не потеряли интерес к этой теме, если книжка в ваших руках, последуем за её героями по дорогам тех жестоких лет.

Эта история началась давно, еще с первых месяцев Великой Отечественной войны, когда наша семья, как и тысячи других, стронулась с насиженного места, и, влекомая общим несчастьем, общим страхом, наша утлая семейная лодка поплыла по горящему морю войны. В этой лодке, к сожалению, были не все, кто бы мог быть. Мой дед по отцовской линии категорически отказался уезжать, мотивируя свой отказ тем, что уже имеет опыт общения с немцами во время первой мировой войны. «Это цивилизованные люди. С ними можно иметь дело», – уговаривал он то ли себя, то ли своих собеседников. Как глубоко трагически ошибался мой дед, похожий внешне на чеховского Иванова в исполнении Смоктуновского. Его вместе с бабушкой и жителями маленького городка на Западной Украине живыми закопали зимой 1942 года. После войны я с Мамой побывал в этом городке. Разыскали людей, которые остались живы и были свидетелями последних трагических минут моих родных. В Семье жила легенда, что мой папа – крепкий, здоровый мужчина в возрасте Христа, узнав о гибели отца с матерью, через несколько часов стал седым.

Наше путешествие из Киева в Москву в первых числах июля 1941 года в набитом людьми товарном вагоне, в котором обычно перевозили скот, продолжалось более месяца. Режим жизни – от бомбежки до бомбежки. В минуты затишья обезумевшие люди искали пропавших родных, кто-то пытался накормить ревущих от страха голодных детей. Бомбили наш эшелон с немецкой педантичностью и немецкой аккуратностью по восемь, десять раз в день в одно и то же время. Сначала сбрасывали бомбы на сиротливо стоящий в поле эшелон, потом расстреливали людей, которые пытались скрыться в лесу или в развалинах вокзальных зданий. Немецкие летчики, имея неоспоримое превосходство в воздухе, могли себе позволить «поиграть» в догонялки даже с одним человеком.

Мне на время описываемых событий не было еще и трех лет, но говорил я вполне сносно. А тут… замолчал. Молчали и другие дети, боясь привлечь своим ревом немецкие самолеты. Но потом, когда заканчивалась бомбежка, говорили, плакали. Я не плакал, не просил пить, а только тяжело вздыхал, уткнувшись в теплое мамино плечо.

День ото дня в нашем товарном вагоне становилось все больше и больше народа. Это были те несчастные, вагоны которых разбомбили немецкие летчики. Казалось бы, даже ногу некуда поставить, но Бабушка каким-то образом исхитрилась втиснуть молодую женщину с ребенком на руках. И она с этого момента могла рассчитывать на помощь нашей Семьи. Её покормили, нашли среди немудреного скарба платьице вместо полусгоревшего, что было на ней. В такие минуты человеку надо понять, что он не один, что свое горе можно разделить с другими, что тебе не дадут пропасть.

Моя Мама, по природе своей человек очень настойчивый, энергичный, не могла примириться с моим молчанием. Во время налета она видела, как пожилой седой мужчина перевязывал раненого. «Значит врач», – решила Мама, а коли так, надо ему показать меня. Пробиваясь через чьи-то головы, руки, ноги, принимая, как должное, чьи-то проклятья, Мама разыскала седого врача и изложила свою просьбу. Старый, измученный человек, чертыхаясь и кряхтя, пробирался вслед за Мамой в другую часть вагона. Сейчас, по прошествию многих лет, я могу понять этого человека: кругом оторванные руки, ноги, вывороченные внутренности, а тут – замолчал. Врач посмотрел на меня, помял руками живот, постучал молотком по коленкам и вынес вердикт: «Само пройдет». Он с достоинством принял от Бабушки свой гонорар – горбушку черного хлеба и шматок сала и через минуту уже делал другому перевязку.