Елена Кузнецова - Отрок. Бабы строем не воюют

Потом, вечером, ей пришла в голову мысль, что надо бы пойти к Юльке, вынужденной принимать участие в столь отвратительном для любой лекарки действе, посидеть с ней, поговорить ласково, погладить по голове… Почему-то казалось, что именно погладить по голове очень важно и нужно. И… не смогла! Сама, конечно, виновата – в лазарет идти надо было сразу, как только подумала об этом, но отчего-то заробела, задумалась, а потом стало приходить понимание истинного смысла одиночества лекарок. А ночью, когда все-таки удалось заснуть, мучили кошмары.

Анна понимала, что Юлька, при всем ее малолетстве, уже давно приучена со спокойной рассудочностью смотреть на любые страшные раны, даже настоящие, а не воображаемые. И то действо, при котором ей пришлось присутствовать, вызвало у дочери Настены отнюдь не смятение чувств, вполне объяснимое у девицы. Нет, это было не что иное, как отвращение жрицы Макоши к своему старому врагу – Морене, воплощавшей смерть. И к тому кровавому безумию и жажде убийства, что возбуждал в мальчишках Алексей.

Сейчас, глядя на девок, злословящих о Юльке, Анна вспомнила тот урок.

«Показать бы вам, дурехам, хоть часть – половина бы в беспамятство брякнулась, а остальные лужи под себя напустили… Юльку бы за версту обходить стали, а Алексея… Хм, ну себе-то хоть признайся, матушка: чувствовала тогда отвращение и ужас, но ведь и завораживал тот ужас – глаз отвести не могла! Правда, это ты, взрослая баба, а девки после такого зрелища стали бы шарахаться от Рудного воеводы, как от нечистой силы. Да, не зря говорят про таинства мужские и женские: есть у нас много такого, что мужам знать не надо, но и у них тоже найдется нечто, противное женской природе».

Но позволять девкам и дальше чесать языками нельзя, разойдутся – добра не жди. Юлька к своему искусству относится истово, пренебрежения или невнимания не потерпит, а характер-то железный, и язык – что жало…

– А ну-ка, умолкли все! Молчать, я сказала! Лекарка и ее помощницы при раненых и больных состоят и едят с ними из одного котла. Недосуг им тут с вами, болтушками, лясы точить. А вы, чем хаять ее заглазно, подумайте о том, что и вы с завтрашнего дня станете у нее учиться, как раненых встречать и обихаживать.

Две девчонки, сидевшие на разных концах длинного стола, попытались что-то сказать боярыне, но она только махнула рукой:

– Знаю, у всех в семьях немощные да больные бывали, все хоть что-то, да умеют. Но этого мало! С боевыми ранениями вы, почитай, и не встречались, а это совсем другое. Для лечения у нас, слава богу, Юлия есть, а вот выхаживать раненых – самое что ни на есть женское дело. Нам немало постараться придется, а лекарка в своем ремесле вам такая же наставница, как прочие. –  Юлька? Наставница? Соплюшка эта? Она что же, и наказывать нас будет за нерадение?

Подать голос осмелилась только Прасковья, но Анна понимала, что ее настроение разделяют почти все девицы. «Стаю» надо было разбивать.

«Ну что ж, как говорит Мишаня: «Разделяй и властвуй».

– А ну-ка встань!

Проська поднялась с видом оскорбленной невинности, а остальные девки уставились на Анну, ожидая продолжения.

– С Михайлой, говоришь, поссорилась? А ты вот осмелилась бы с ним поругаться? Не просто поперек что-то вякнуть, а по-настоящему полаяться?

Удар был неотразимым, ибо большинство девиц не то что пререкаться с Михайлой – даже и заговорить с ним робели. Проська тут же угасла, да и многие из присутствовавших уткнулись носами в миски.

– Вот так-то! – закрепила успех Анна. – А Юлия перед ним не робеет, да и остальные отроки ей беспрекословно подчиняются, а тех, кто пробовал выкобениваться – мол, девчонка-соплюшка им не указ… рассказать, или сами помните, как она их в покорность приводила?

Напоминать не пришлось – Юлькины «методы убеждения строптивцев» уже стали чем-то вроде местной легенды. Мишке еще ни разу не пришлось выполнять свое обещание самолично разобраться с тем, кто обидит лекарку.

– Ну? – Анна уперлась взглядом в Прасковью. – По-прежнему не веришь, что лекарка на тебя при нужде управу найдет? Или, может, кто-то из вас сомневается?

Сомневающихся, при внимательном рассмотрении девичьего десятка, не нашлось, однако Анька-младшая, конечно, не могла упустить случая показать свое превосходство над соученицами.

– Подумаешь! С Минькой поругаться! Да я…

– Встать! – хлестнула голосом Анна. – И что же ты? Ну, говори, говори.

– Да я с ним не то что ругалась – граблями по морде охаживала! – Анька победно огляделась по сторонам. – И ничего, только ойкал!

Анна никак не прокомментировала похвальбы дочери, а подняла из-за стола Марию.

– А поведай-ка нам, доченька, что с твоей сестрой после того великого деяния случилось?

– Так чего, матушка… нужники несколько дней мыла да драную задницу почесывала. А драл ее дед на крыльце, при всех, подол вздев…

– Именно! – Анна и сама не заметила, как, копируя Корнея, подняла к потолку указующий перст. – Нужников в крепости хватает, да и задницы у вас у каждой всегда при себе, разве что за вожжами сходить придется. Ты как, доченька, все еще гордишься той своей дурью? – Анна помолчала, как бы ожидая ответа, и добавила под осторожное хихиканье девиц: – Уже нет? Ну и ладно. Умница. Теперь ты, Млава. Встать!

– А чо я-то?

Толстуха вполне искренне удивилась, не подозревая за собой никакой вины. Но вина, конечно, имелась, хоть и знала о ней пока одна только боярыня Анна Павловна. Этот воспитательный прием она подсмотрела у наставников-воинов, и поскольку применяли его все, значит, в воинском обучении это дело привычное, проверенное временем, то есть вполне надежное. Если отроки, десяток или даже больше, дружно в чем-то упорствовали, ленились или еще как-то проявляли совместное непослушание, наставники по одному вызывали из строя заводил или наиболее нерадивых и заставляли их по нескольку раз выполнять приказ в одиночку. Сопровождалось это, естественно, произнесением всяких, отнюдь не ласковых речей, а зачастую и чувствительным телесным наказанием. Продолжалось такое воспитание до тех пор, пока у всех парней начисто не пропадало желание оказаться одному перед строем, после чего занятия шли уже так, как считал нужным наставник.

Сегодня Анна впервые испробовала этот способ на девицах. Кажется, получалось, но успешное начинание следовало продолжить, и Млава для такого продолжения вполне подходила.

– Ты! – боярыня обличительно направила на толстуху указательный палец. – Ты посмела попрекнуть куском лекарку и ее помощниц. Они здоровье и жизни наши берегут, больных и раненых на ноги поднимают, а по-твоему, они своей кормежки не заслужили? Так, что ли?

Казалось, и без того вытаращенные от удивления глаза Млавы невозможно распахнуть еще шире, но она как-то умудрилась.