А. Гайсин - Любовница Иуды. Роман

Когда Иуда со следователем прибыли на площадь Восстания, доступ к телу Великого Островитянина был уже прекращен. Огромная очередь, извивавшаяся по площади, подобно туловищу китайского дракона, или египетской анаконды, шумно выражала недовольство, требуя энергетической подпитки после трудовой недели (отметим, что сотрудники газет подпитывались в обязательном порядке). Вслед за нашим хорошим знакомым, следователем Джигурдой (его спутник, хмурый амбал с покарябанным лицом и рваным плащом на руке, почему-то остался без нашего внимания), мы тоже предъявили свои красные книжицы, и перед нами бесшумно раздвинулись пуленепробиваемые двери в неглубокое подземелье, залитое фосфоресцирующим гипнотическим светом. По бережкам тихого ручейка последних посетителей недвижно стояли воины с оружием наперевес – нашему герою, как он после признался, они показались витринными манекенами, переодетыми в солдатскую форму. Иуда, однако, заметил, что истуканы все-таки дышат, морщатся от укусов множества насекомых, полюбивших атмосферу гробницы, а главное, следят за каждым движением паломников: когда он сунул свободную руку в карман, ежась от пронизывающего холода, ближайший к нему воин сурово пошевелил бровями, а потом и винтовкой. Сзади сердито зашипел Джигурда. Стеариновый свет маленьких лун, утопленных в гранитном потолке, постепенно сгущался. Все острее чудилось Иуде, что он превращается в некий шелкопряд или мотылек, ползущий к восковой свече с потушенным фитилем, который продолжает чадить, источая деготно-серный запашок. Иуда мысленно прошептал: «Прости, Господи, и помилуй!». Ватные ноги механически несли его к стоявшему на подиуме прозрачному саркофагу, где лежала усохшая свеча – восковая кукла в тугом коконе полувоенного френча. Трудно было оторвать от неё взгляд, почти невозможно. То, что через секунду произошло (и чего мы, как ни странно, не заметили), Иуда потом отнесёт на счёт общего наваждения: когда он замешкался в полуметре от саркофага, у него возникло чувство, что за парафиновой маской лица есть некая жизнь, – в то же мгновение левый глаз куклы приоткрылся и подмигнул (как бы в подтверждение этого чувства), именно ему подмигнул, ибо никто этого больше не видел, даже мы, два соавтора, шагавшие рядом со своими героями.

С трудом удалось Иуде убедить себя, что все это ему померещилось. Лишь когда солнце мягко ударило по глазам, он вздохнул с облегчением, ему захотелось нырнуть в какую-нибудь речушку иди пруд, чтобы очиститься от близости с мертвым, по обычаю предков. Но в округе ничего подобного не было – одни подземные воды, да и к ним уже подбирались ядовитые стоки с промышленных и военных заводов.

А площадь уже бурлила. У деревянного помоста играл духовой оркестр: листовым железом об асфальт гремели медные тарелки, стучала раскормленным дятлом барабанная колотушка. Отовсюду раздавались песни о родном острове Свободы, о героической борьбе и о крови, пролитой за него. (Тексты ко многим песням написали мы и были весьма довольны: кроме славы, ещё и ежемесячные гонорары из агентства по авторским правам.) Автомобильное движение в центре города было прекращено, и островитяне вливались в акваторию площади из всех боковых улочек-рукавов. У некоторых из митингующих на груди пламенели лоскутки шелковой материи, собранные в форме цветов. Все были нарядные, по-детски счастливые, и так бурно поздравляли друг друга, словно сами сегодня родились. Иуду тоже поздравили с праздником какие-то незнакомые старушки в красных платочках, с гвоздиками в руках, и сунули ему в карман бумажную денежку с кесарским профилем Великого Островитянина (очевидно, приняли за нищего). Он даже рассмеялся. И всерьёз пожалел, что вместе с плевелами могут погибнуть и добрые всходы.

Внимание его привлек ветхий старик с лицом пустынного пророка, лохматый и полубезумный: шаркая разбитыми калошами на истоптанных валенках, старик кружил по площади, разбрасывая по каменным плитам полевые цветы, он выписывал ногами какие-то замысловатые петли, бормотал проклятия и потрясал кулаками перед каменной пирамидой. Потом вдруг лег плашмя и стал прикладывать к камням то одно, то другое ухо, словно ждал, когда камни возопиют. С губ его слетал лихорадочный шепот: «Потерпите, братья и сестры, теперь уже скоро…». Джигурда шепотом пояснил Иуде, что после войны с соседними каинитами, считавшим, что останки старшего сына Адама по праву принадлежат им (ибо сын этот родом с их острова), на месте площади Восстания находилось кладбище политзаключенных, высланных из Центра за несогласие с идеями Великого Учителя, среди них был и этот старик – один из немногих, кто уцелел. Двое дружинников с красными повязками на рукавах подняли старика с каменных плит и повели к патрульной машине – он не вырывался, но сорванным голосом кричал:

– Пройдет сорок дней, и всякий остров убежит, и гор не станет, и будет снята пятая печать!..

Джигурда быстро взглянул на смущенного Иуду и с улыбкой сказал:

– А вы клялись, что один на острове, без всякой помощи. Теперь от прорицателей отбоя не будет.

Между тем хаотическое движение на площади прекратилось. На обитую кумачом трибуну возле огромного административного здания с колоннами поднялись начальники города и острова. Среди них выделялся губернатор Ферапонтов, такой простой и улыбчивый (как удав из мультфильма), с матерчатым цветком в петлице и клетчатой фуражке-восьмиклинке. Взяв слово, он долго и страстно говорил о бессмертии дела Великого Учителя, о славных традициях народа и о грабительской политике Центра. За Ферапонтовым от имени молодежи острова выступил поэт Олег Серебряников, высокий, широкоплечий парень (позднее мы узнали, что это внебрачный сын атамана Бабуры). Жизнерадостно зачитав написанное на листке приветствие, он закончил стихами, направленными против нынешнего руководителя Центра:

Толпа взрывалась время от времени жизнерадостным ревом. Это возвращало Иуду в детство, на ристалище боевых сражений, которое показал ему однажды отец в одну из своих поездок в Иродову Кесарию по торговым делам… Но вот ораторов снова сменил духовой оркестр. Вдоль трибуны двинулись колонны физкультурников с живыми символическими фигурами на вытянутых руках. Потом пошли военные со стрелковым оружием – и тут произошла непредвиденная заминка: солдатики с таким усердием колотили подошвами кованых сапог по выщербленным камням, что одному первогодку почудились сквозь бравурные звуки марша глухие вскрики под булыжниками. Он перепугался, сбился с ноги, в спину ему ткнулись задние, опрокинули его и немного потоптали. Со старым генералом на трибуне сделалось плохо. За солдатами протарахтела военная техника, за ней прокопытила передовая порода скота, выведенная лучшими специалистами острова в сельскохозяйственных спецшарашках.