Маринапа Влюченка - Пока твоё сердце бьётся

© Маринапа Влюченка, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

В одном моём любимом фильме говорилось, что детство заканчивается, когда ты понимаешь, что рано или поздно умрёшь. Если верить этому высказыванию, моё детство закончилось очень рано. Не помню и даже не знаю, откуда у ребёнка могли взяться подобные страхи, – возможно, то было даже предчувствие, но однажды я стала просыпаться ночью в слезах и со словами: «Я не хочу умирать!». Тогда мама обнимала меня и говорила, что к тому времени, как я вырасту, уже придумают лекарство для бессмертия. Я успокаивалась и засыпала.

Когда в четырнадцать лет я попала в больницу, мыслей о смерти на тот момент уже почти не осталось. В кардиологическом отделении меня мучили лекарствами и исследованиями, но от этого, казалось бы, становилось только хуже. Через несколько месяцев меня, бледную, слабую и с диагнозом на всю жизнь, отпустили. Я вернулась в школу, но обо мне там уж давно позабыли, точно об умершей: дети быстро всех и всё забывают и умеют поступать очень жестоко. Навсегда я запомнила лица встретивших меня некогда закадычных приятелей, вежливо-учтивые, чужие и смущённые, – лица людей, которым не хотелось принимать в свою весёлую и беззаботную компанию нового старого друга, отягощённого такими серьёзными проблемами. Я осталась совершенно одна в этом юношеском школьном мире. Возвращаясь после учёбы домой и запираясь в комнате, чтобы переодеться, я часто сидела на диване и не могла сдержать поток слёз, душивших меня весь день. Тогда подобные вещи ещё имели для меня очень большое значение, как и для любого подростка. Ведь что может быть важнее в этом возрасте, нежели пользоваться популярностью в классе, кокетничать с мальчиками, секретничать с девочками?

В ту пору я впервые задумалась, что многие вещи, которые тебе преподносятся как аксиома, почему-то порой не работают. И фраза о том, что Бог не дает испытаний не по силам, меня не утешала. Выпавшие на мою долю испытания в период, который должен быть у всех беззаботным и радужным, конечно, неокрепшее дитя не убили, но я не понимала одного – почему именно я, за что? Я спрашивала себя, почему Бог, если он есть, как утверждали мои родители, позволяет кому-то вбирать в себя страдания за нескольких людей? Почему не карает так тех, кто наказания откровенно заслужил? Тогда мне показалось, что что-то ушло навсегда и больше никогда не будет как прежде.

Затем у нас сменился класс, и жизнь, конечно же, постепенно наладилась. Я окончила школу и университет, и мрачные мысли, сидевшие глубоко в душе, вновь замолкли на долгие годы. Даже о болезнях я вспоминала всё реже, лишь в периоды их обострения. Но к тому времени я уже очень хорошо научилась быть одна. Это был самый ценный навык, который дала мне средняя школа. И хоть одинока я не была, болезненной нужды в толпе во мне более не осталось.

Наверное, эта моя история началась именно тогда, а не зябким осенним вечером в тёмном дворе, с чего можно было бы начать её сейчас. Я возвращалась с работы позднее обычного, но темнота меня не пугала, лишь только казалось непривычным то, что в это время суток уже так непроглядно темно: в душе ещё было живо лето.

Отец устал ругать меня за то, что я никогда не звоню ему и не прошу встретить, если возвращаюсь поздно. Вот и сегодня он просил меня позвонить, как только подъеду к остановке, но я, конечно же, вновь его ослушалась. В том не было чрезмерной опеки с его стороны: наш спальный район действительно не имел безупречной репутации, но без отца было быстрее и проще.

Сырой асфальт, местами залитый ядовито-жёлтым светом фонарей, мерцал, словно усыпанный мелкими стразами. На фоне этих светящихся островков тонувшие в тени густые кусты смотрелись действительно зловеще, а устланная гравием аллея, через которую мне предстоял путь, сплошь утопала в кустах снежника и невысоких рябинах, и свет проникал туда лишь настолько, что можно было различить силуэты движущихся по аллее людей. Но мне не было страшно – наоборот, каждый раз, проходя там, я представляла себя героиней какой-нибудь неизвестной мрачной сказки братьев Гримм, и меня приятно удивляло, как первобытная природа властвовала в этом уголке, затерянном среди бетонных джунглей.

В этот раз на дорожке никого не было, в конце аллеи из-за кустов выглядывала зелёная стена моего дома. Я шла, вслушиваясь, как скрежещут камешки под подошвами моих ботинок, – то был единственный звук, различимый в этой поздней тишине пустого двора. Преодолев половину пути, я вдруг услышала едва различимый шорох справа в кустах, такой тихий на фоне стройного хруста моих шагов, что я и сама не поняла, почудилось мне, или уши действительно уловили что-то выбивающееся из привычного ритма. «Крыса. Или кошка», – машинально подумалось мне на ходу, но затем раздался другой звук, заставивший мгновенно застыть на месте. То был вздох, тоже тихий, но мучительный, похожий на жуткий стон. Сама не понимая, почему ноги не желают оторваться от земли и пуститься в бег, я испуганно всматривалась в черноту справа от себя, но не могла разобрать там ни силуэта, ни движения. Тишина стала оглушающей, даже ветер полностью стих, а меня точно парализовало.

В тот же миг раздался ещё один звук, точно кто-то раздражённо цокнул языком, и в густой черноте загорелись и уставились на меня два немигающих неестественного аквамаринового цвета глаза. Меня обуял никогда не испытываемый мной доселе первобытный страх, я отступила на шаг назад и почувствовала, как заныло сердце. К моим ногам упало безжизненное тело мужчины. На лице его, едва видном в отблесках далёкого света, застыл последний ужас, слепые глаза были широко раскрыты, искривлённый рот тоже был приоткрыт, и я поняла, что услышанный мною стон оказался предсмертным вздохом этого человека.

Вслед за ним от густого сумрака отделилась высокая фигура обладателя светящихся глаз. То был мужчина со строгими, жёсткими чертами лица, он не был ни юн, ни стар, его неестественно белая кожа слегка флуоресцировала в темноте, длинные, чуть ниже плеч, тёмные волосы, зачёсанные назад, оголяли высокий лоб. Одежды мужчины были неотличимы от царившей вокруг черноты, поэтому-то, если он стоял ко мне спиной, я и не смогла разглядеть его силуэт. Особенно жутко на этом бледном безжизненном лице выделялись зло сжатые губы, испачканные алым.

Немой крик застрял у меня в горле, в котором бесновался безумный пульс. Я отступила ещё на шаг и сумела лишь ойкнуть чужим сдавленным голосом. Он смотрел на меня безэмоционально и пристально, этот взгляд точно рентген проникал глубоко под кожу. Он меня изучал. Я не тешила себя иллюзиями насчёт того, кто это мог быть, и умом понимала, что шансов у меня нет. Меня парализовал страх под этим леденящим взглядом крупных внимательных глаз, но не было паники, я не пыталась звать на помощь или срываться с места. С неуместной холодностью разума я понимала, что это всё равно бесполезно, будто где-то в глубине души смирилась и приняла всё то, что бы сейчас ни случилось.