Александра Сашнева - Берег Беглых Собак

– А, точно! – смеется Мишка. – К деньгам почему-то говно снится. Всегда. Вот почему. Я один раз провалился в унитаз с фекалиями, противно было, но на следующий день я получил заказ на статью. Гонорар заоблачный – я полгода жил на эти бабки.

– А тебе, Лера, снилось говно? – слышу я голос Лоера.

– Оно мне все время снится.

– Потому ты по часу утром в душе торчишь? – ухмыльнулся Лоер.

– На что ты намекаешь? – хмыкнула Лера. – Тогда Золотович должен, не вылезая, в ванной сидеть.

Я отрубаюсь.

И мне начинает сниться сон. Все, что происходит дальше – просто сон.

– А что наша гостья? – снится мне голос Леры.

– Спит, – отвечает Мишка и наклоняется ко мне. – Рита! Рита! Ты спишь?

Я не отвечаю. Может, я бы и ответила, но мне лень. Я в состоянии расслабленного кота.

– Спит. Как хорек, – говорит Мишка. – А что?

– Она точно журналистка? Обыщите ее, что у нее там в карманах?

– Может, потом? – неуверенно спрашивает Мишка.

– Лера. Зачем ты ей про куклу сказала? – снится мне голос Анечки.

– А что? Будешь мне указывать? – возражает Лера.

Дальше – не помню. Какие-то медленные стекла калейдоскопа вращаются перед моими глазами.

Холодный воздух пахнул в лицо и разбудил.

– Выходи, – Анечка потащила меня за руку из машины.

Было тихо, свежий белый снег покрывал асфальт абсолютно ровным ковром.

Откуда не возьмись, появилась черная кошка и быстро засеменила через двор. Лера остановилась и подняла ствол.

– Эта сучка преследует нас.

– Ну, Лера. Прекрати. – Лоер стремительно несется к Лере и пытается схватить ее за руку. – Что ты творишь? Ты хочешь всех ментов собрать?

Они дерутся. Падают на землю. Кошка ускоряет бег.

Я смотрю на Анечку с Мишкой. Они такие каменные. Тоже куклы что ли?

– Они с ума сошли? Парочка эта? Какой-то Тарантино бесконечный.

– Ну-у… Лоер ревнует Леру, а Лера… – неуверенно-бодро поясняет Мишка.

– А Лоер тоже кукла?

– Что??? – Анечка с Мишкой переглядываются и хором говорят. – Никогда не произноси это слово. Никогда.

Выстрел.

Кошка исчезает. Не падает замертво, а просто исчезает. В воздухе. Ее следы замирают недалеко от стены дома, у подвального окна. Но с такого расстояния она не успела бы запрыгнуть.

Лера поднимается на ноги и начинает пинать Лоера.

– Сука! Сука! Ты мне за все заплатишь! Тварь!

– Не надо! Не надо! Лера! – Лоер блажит трубным голосом, похожим на рев слона.

Успокоившись, Лера подает Лоеру руку и помогает ему подняться.

– Урод!

Они идут в обход, огибают следы кошки, протискиваются в узком пространстве около стены, и Лера оглядывается:

– А ты чего стоишь? Кукла московская?

– Сейчас, – говорю я и направляюсь наперерез следам.

Все они кричат:

– Иди вокруг! Иди вокруг!

Но я не слушаю, тогда Лера поднимает пистолет и стреляет в меня. В тот момент, когда я переступаю линию следов, на землю падает лиловый свет. Пуля делает дырку в моем капюшоне, но мне не страшно.

– Это же сон! – говорю я и начинаю смеяться. – Вы что? Вы чего? Мы сейчас проснемся и все будет нормально!

Я смеюсь. Маршрутка внезапно останавливается.

– Кто просил Опочинина? – Голос водителя возвращает меня к реальности.

– Я, – говорю я и машинально трогаю капюшон, чтобы проверить его на наличие дырки. Дырка имеется.

– Спасибо! – Я протягиваю деньги и выхожу на улицу.

Со стороны залива доносятся звуки работающих моторов, гудки. Сквозь низкие сиреневые облака проглядывает бледное зимнее солнце, и ветер пахнет далеким теплым Гольфстримом. Я улыбаюсь и чувствую, как меня охватывает необъяснимая радость. Будто здесь, около Гавани, мне не может угрожать ничто плохое. Будто надо мной распростер невидимые крылья мой ангел-хранитель и никому не даст меня в обиду.

– Это просто интервью. Интервью и больше ничего.

– А разрешение есть?

По лицу вахтерши я уже понимаю, что дела мои плохи, но тут со скрипом открывается наружная дверь общаги, и на пороге возникает Роня.

Его удивление почти незаметно. Только бровь чуть дернулась.

– Привет. А ты че тут стоишь? – Роня приобнимает меня за плечо и подталкивает к дверям. – Клавдия Робертовна. Это ко мне.

Мы проходим несколько шагов, и Роня спрашивает:

– Тебя как занесло-то сюда? Как ты меня нашла?

– Ну… Так. Нашла. Видела Аньку с Мишкой, они сказали, что ты тут, на Опочинина.

– Так ты просто? Без цели? Или как?

– Или как. Мне художники нужны. Странные. Такие прям, чтобы зубы сводило от странности. Мне нужно несколько интервью.

– А-а… Ну есть у меня такие.

Общага гремит музыкой, гудит голосами, топотом ног.

Сетчатая клетка лифта поднимает нас наверх. На четвертом тихо. Только звук варгана раздается где-то в глубине лабиринта.

Мы входим в комнату. Запах клея, краски, тишина. Роня поводит рукой:

– Располагайся.

– Ага, – я скидываю ботинки и с наслаждением падаю на кровать.

Роня включает чайник.

Я вижу прямо перед собой на стене картину: в пустоте вселенной из лопнувшего нутра куколки вылупливается бабочка с головой девочки. Девочка-бабочка сияет мистический светом. Наверное, так сияют души на Небесах.

В правом нижнем углу: «Lisa Koshkina, 1992» – Год назад.

– Откуда у тебя? – оборачиваюсь я к Роне. – Откуда у тебя Кошкина?

– Подруга моя. Коша. На день Рождения подарила.

– Подруга?

– Ну. Да. А что?

Откуда-то издалека в реальность просачивается голос Пэт Гибсон – наверное, кто-то поставил «Портишей». Я и Роня, мы оба замираем.

– А вот сейчас! Сейчас, Рита, вечность затаила дыхание, замерев рядом с нами на цыпочках.

– Что? – я испуганно посмотрела на Роню.

– Шутка. Сейчас решится судьба Кошкиной. Она станет новым Пикассо.

– Типа, ты слышишь, шорох космического ветра? – ерничаю я.

– Ты, может быть, в душ? – предлагает мне Роня, и это звучит неоднозначно.

– Может быть, – говорю я и спешу уточнить. – А когда мы пойдем к Кошкиной? У меня мало времени. После Питера я должна ехать в Голландию и там общаться с художниками эмигрантами.

– Не вопрос. Как скажешь, там и пойдем. Она, наверняка, сидит у себя в норе и рисует.

Мокрый снег, мокрые ботинки, шелест шин. Люблю это. Хочется улыбаться.

– Сюда, – говорит Роня и ныряет в магазинчик. – У нее вечно шаром покати.

Пока Роня покупает жратву, я смотрю на экран телевизора, подвешенного к потолку над прилавком. На экране появляется знакомое мне лицо. Профессор Легион. Он лежит в луже крови с пробитой головой, а рядом валяется статуэтка Анубиса.

– Ого! – говорю я. – Это ж создатель «Психогеометрии».

Диктор говорит дальше:

«Очевидно, профессор был убит статуэткой Анубиса. Следствие предполагает, что преступление совершено сумасшедшим. Следов грабежа не найдено. К тому же, профессор вел скромный образ жизни. Весьма скромный. Почти нищенский».