Рик Янси - Проклятье вендиго

– Они забирают нас и превращают в себя.

– Но, помнится, вы сказали, что они нас съедают.

– Ну, я не могу сказать, как именно это происходит. Из леса доходят истории, как охотник или, чаще, индеец становился вендиго.

– А значит, это как у вампиров и вервольфов. Мы их еда и в то же время их потомство. – Доктор закивал с шутливой серьезностью. – Случай, почти не поддающийся объяснению, не так ли? Гораздо больше похоже на правду, что вендиго – это метафора для каннибализма во времена большого голода или кощей, которым пугают детей, чтобы они слушались родителей.

Несколько минут все молчали. Огонь потрескивал, и от него летели искры; вокруг нашего маленького лагеря танцевали тени; в лунном свете серебрилось озеро, его волны чувственно облизывали берег; лес эхом повторял пение сверчков и временами хруст ветки под ногами какого-то лесного создания.

– Ну, доктор Уортроп, я почти жалею, что спросил о монстрологии, – уныло сказал Хок. – Вы лишили ее практически всякого интереса.

Мужчины бросили монетку, решая, кто первым будет дежурить. Хотя мы были всего в одном дневном переходе от цивилизации, но уже в стране волков и медведей, и кто-то должен был всю ночь поддерживать огонь. Уортроп проиграл – ему выпало спать последним, – но казался довольным. Это, сказал он, даст ему время подумать, и его заявление поразило меня своей иронией. У меня было такое впечатление, что почти ни на что другое он свое время никогда не использовал.

Дородный сержант на четвереньках забрался в палатку и лег рядом со мной; места было так мало, что его плечи прижались к моим.

– Странный парень твой босс, Уилл, – сказал он тихо, чтобы Уортроп не услышал. В откинутый полог я видел силуэт доктора, он сгорбившись сидел перед оранжевым пламенем с винчестером на коленях. – Вежливый, но не очень дружелюбный. Какой-то холодный. Но, видно, у него доброе сердце, если он так далеко забрался, чтобы найти друга.

– Я не уверен, что все это из-за друга, – сказал я.

– Нет?

– Он думает, что доктор Чанлер мертв.

– Ну, я тоже так думаю, и поэтому мы прекратили поиски. Но тут дело как с этим вендиго. Если твой босс его не найдет, то нельзя будет доказать, мертв он или нет.

– Я даже не уверен, что это затеяно ради того, чтобы его найти, – признался я.

– Тогда ради чего же, черт возьми?

– Думаю, в основном ради нее.

– А кто она?

– Миссис Чанлер.

– Миссис Чанлер! – прошептал сержант Хок. – Что ты… Ого. Ого! И это то, что… Ничего себе! – Он сонно хихикнул. – Не такой уж он и холодный, а?

Он перевернулся на бок, и через несколько секунд стенки палатки уже сотрясались от его могучего храпа. Я долго лежал без сна; мне мешал не столько храп сержанта, сколько обманчивая легкость бытия, ощущение своей крохотности в огромном пустом пространстве, вдали от всего знакомого, подхваченного течением в странном и равнодушном море. Полузакрытыми глазами я смотрел на фигуру моего хозяина, сидящего у костра, и это меня как-то успокаивало. Я уснул с этим неожиданным бальзамом, впитывая его в себя или позволяя ему впитать себя: я воображал, что монстролог оберегает и охраняет меня.

Замешательство, которое я испытывал в ту первую ночь в лесу – особенно неприятное по контрасту с моими радостными предвкушениями в начале путешествия, – продолжалось и в последующие дни. Это была странная смесь скуки и возбуждения, часы монотонно сменяли друг друга, и вместе с ними лес обретал ужасную однообразность, с каждым поворотом тропы открывалось все то же самое, одни отличия без всяких различий. Иногда деревья неожиданно раздвигались, как раздвигается занавес, и из вечного лесного сумрака мы вдруг попадали на освещенную солнцем поляну. Огромные валуны высовывали свои головы из-под земли, как каменные левиафаны, проламывающие дно долины, и косматые бороды лишайника свисали с их шершавых лиц.

Мы пересекали бесчисленные ручьи и протоки, некоторые из них были слишком широки, чтобы перепрыгнуть, так что нам не оставалось иного выбора, как переходить ледяную воду вброд. Мы пробирались через завалы и через глубокие ущелья, где даже в ясный день лежала густая тень. Нам открывались пустоши, которые Хок называл brûl é, где за горизонт рядами уходили обугленные стволы берез и кленов, елей и тсуги – жертвы весенних пожаров, бушевавших неделями и создававших апокалиптические картины, тянувшиеся, насколько хватало глаз; где неутомимый ветер взбивал дюймовый слой пепла в удушливую мглу. Посреди такого разорения я взглянул вверх и высоко в небе над серой безликостью заметил черный силуэт – орла или какую-то другую большую хищную птицу, – и на минуту с содроганием увидел нас его глазами: ничтожно маленьких, совершенно никчемных кочевников, вторгшихся на эту безжизненную землю.

Сержант Хок каждый день старался закончить поход на открытом месте, но часто закат застигал нас в лесном чреве, заставляя разбивать лагерь в темноте столь же непроглядной, как в могиле, так что, если бы не костер, ты не видел своей ладони в дюйме от лица.

Рассеивать темноту помогало и добродушие нашего проводника. Он рассказывал разные случаи и анекдоты – некоторые, если не большая часть из них, были непристойными – и, обладая приятным голосом, пел старые песни французских следопытов, слегка при этом закидывая подбородок, словно посвящая песню какому-то безымянному лесному божеству:

– А эту песню вы знаете, доктор? – поддразнивал он моего хозяина. – «Le Coeur de Ma Bien-aimée» – «Сердце моей любимой»? «Благородная дама очаровала меня недавно…» Напомнила мне о девушке, которую я знавал в Киватине. Не могу вспомнить ее имя, но, клянусь, я едва на ней не женился! А вы женаты, доктор?

– Нет.

– А были женаты?

– Не был, – ответил монстролог.

– Но на волосок от женитьбы-то были?

– Никогда.

– Что, вам не нравятся женщины? – подтрунил он, подмигивая мне.

Доктор недовольно поджал губы.

– Как человек науки, я часто думал, что для точности их следует выделить в особый вид – может быть, Homo enigma или Homo mortalis . [5] Человек загадочный или человек смертоносный (лат.).

– Ну, я не так много знаю о вашей науке, доктор Уортроп. Я уверен, что охотник за чудовищами смотрит на вещи несколько иначе, чем большинство людей, всматриваясь в темное и отвратительное, но тем больше он ценит светлое и красивое, когда оно ему встречается. Так я думаю. Впрочем, поверю вам на слово.

Он мягко затянул:

Уортроп резко встал и сердито бросил:

– Пожалуйста, прекратите это отвратительное пение!