Макс Фрай - Энциклопедия мифов. А-К

Книга публикуется в авторской редакции

© Макс Фрай, текст

© ООО «Издательство АСТ», 2016

…призвав косноязычного Моисея к пророческому служению, Яхве велит ему взять Аарона своим толмачом. В предании роль Аарона вторична: его призвание опосредствовано участием в миссии Моисея.

Странная участь Аарона отразилась в моей судьбе, как в тусклом квадрате зеркала, пригодного разве что для поспешного бритья поутру. Подобно моему предшественнику, я не страдаю косноязычием; как и у него, у меня отродясь не было собственной «великой миссии». Нерадивый, непутевый, но истово преданный своему господину толмач, вот уже несколько лет, прикусив от усердия кончик языка, я перевожу на язык слов экстатическое бормотание невидимого «косноязычного Моисея», ошивающегося где-то поблизости чуть ли не со дня моего рождения. Смысл его почти нечленораздельного лепета порой темен и невнятен даже для меня самого. Старомодный поэт назвал бы моего Моисея «музой», но какая, к черту, муза из этого неистового старца с тяжелым характером?!

Как и всякий человек, посвятивший себя созданию текстов, сам по себе я ничего не значу, и мой посох не превратится в змею на глазах изумленного фараона, если я дерзну совершить сей подвиг самовольно. Но пусть только последует приказ моего неукротимого Моисея – и не десять, а сто казней египетских нашлю я на первого, кто под руку подвернется, не потрудившись пролить слезу сочувствия над затрепанным «личным делом» своей жертвы. Я ненавижу принуждение и прихожу в ярость от любой, даже дружественной попытки вмешаться в мою жизнь, но когда поблизости появляется мой Моисей, я становлюсь ретивым служакой. Я готов покрасить траву у забора и рассчитаться на «первый-второй», если только он пожелает. Я могу не часами – столетиями! – поддерживать воздетые руки моего босса, господина и повелителя: пусть он молится своему загадочному суровому богу, если уж мне не дано. Его косноязычное бормотание достигает не слишком чутких ушей той силы, по воле которой делает свои вдохи и выдохи Вселенная, а моя гладкая речь – только для человеческого слуха, так уж все устроено.

А порой, когда зимняя ночь оказывается слишком уж долгой и я всем телом ощущаю тяжесть зыбучих песков утопившего меня времени, я – могущественный раб, по прихоти своего господина смиренно превративший в змей не одну тысячу посохов! – прошу судьбу об одном: лишь бы не выяснилось в самом конце пути, что никакого Моисея никогда не было…

…существует суфийский миф об абдалах – скрытых святых, управляющих миром…

– Я отношусь к предсказателям настороженно…

– Угу, они все врут.

– Ну, некоторые врут, конечно, но не о них речь. Я говорю о настоящих.

– А есть настоящие?

– Почему нет? Если есть подделки, где-то должен быть оригинал.

– Странный подход.

– Подход как подход.

– Но ты же сам говоришь, что относишься к ним настороженно?

– Ну… Скорее с опаской. У меня есть теория…

– Теория? Тиорéя, диарея…

– Цыть! Внимай и трепещи. Я думаю, что судьба человека вполне пластична и подлежит переделке. Но только до тех пор, пока она не сформулирована. Пресловутая свобода выбора имеет место лишь на диких пустошах судьбы, пролегающих между возделанными, описанными и напророченными участками… Конечно, не обязательно быть великим пророком, чтобы прибить чужую жизнь гвоздями к очередному событийному забору…

Я стараюсь не для Мика, коего давно причислил к разряду наиболее бессмысленных собеседников, и не для Наташки, которая, кажется, спит. Просто меня несет ( несет меня лиса сквозь дикие леса , ага). Чуден Макс при тихой погоде, и редкая птица долетит до середины моего монолога.

– Вот смотри, – продолжаю, не обращая внимания на младенческую муть в глазах заскучавшей жертвы. – Предположим, ты проснулся утром, грохнул чайник на плиту, пошел умываться. Ты сонный, ничего еще не соображаешь. В этот момент предстоящие тебе события и вещи, которые никогда с тобой не случатся, тождественны, они смешаны в одну большую кучу под условным названием «возможное». И тут на кухню выходит твоя маман и начинает нудить: опять проспал, троллейбусы ходят плохо, опоздаешь в институт, у тебя первая пара – сопромат, а Алексей Никитич давно на тебя сердит, ой, смотри, допрыгаешься; а когда тебя домой ждать, небось опять ночью заявишься от своего Макса, будешь винищем вонять на весь подъезд… Ну и так далее, по полной программе – что, ты свою матушку не знаешь?

– Спасибо, поднял ты мне настроение!

– Сам дурак, пожилой мужик уже, двадцать лет на свете прожил, а от мамки с папкой на край света съехать ума не хватает. Ладно, твое дело… Так вот. В тот момент, когда твоя маман нудит поутру на кухне, она наивно полагает, будто ее речь окажет на тебя целительное воспитательное воздействие, ты уразумеешь, наконец, что такое хорошо и что такое плохо, покаянно упадешь на ее грудную клетку, после чего немедленно исправишься. А на самом деле она просто формирует программу твоего дня. Ты уже знаешь , что будешь двадцать минут ждать этот паршивый троллейбус, опоздаешь в свой сраный институт, поругаешься там со старым мудаком Аникой, а вечером зайдешь ко мне с бутылкой вина, потому что все погано и надоело, а Макс – трепло, но умеет поднимать настроение… И ведь умею же. Всем, кроме себя. Глаза б мои меня не видели!

– Ты чего вдруг?

– А ничего. Грустить изволю.

– Ты сначала объясни, что хотел сказать, а потом грусти.

– А я и так уже все объяснил. Твоя матушка – не бог весть какая Кассандра. Но есть такая разновидность черной магии, которой каждый человек владеет от рождения: предсказывать судьбу своим ближним. Вернее, не предсказывать, а навязывать свою версию. Она тебя поймала тепленьким, сонным, не соображающим ничего. В общем, в тот момент, когда ты слабее ее. Оформила в слова свое незамысловатое представление о твоем ближайшем будущем, и все, ты попал. Она уже запрограммировала твой день – не со зла, конечно, а по недомыслию, – а ты и сопротивляться не стал. А уж когда какой-нибудь авторитетный «пророк» сформулирует вслух свою версию, тут вообще пушной зверь песец с потомством на дорогу выходит… Ясно тебе?

– Ну да. Но теория так себе. Ну, сказали. Ну, вслух. И что? Слишком уж большое значение ты придаешь словам.

– Да, большое, пожалуй. Но не только я. Это свойственно всей человеческой культуре, а мы с тобой в этом котле, как ни крути, варимся. Уже, считай, сварились.

– Когда я слышу слово «культура»…

– Что, рука, небось, тянется к парабеллуму?

– Да нет, к бутылке.