Евгений Кремнёв - В поисках кайфа

…Где-то на периферии взгляда ему чудится движение, глухо бумкает и в затылок что-то ударяет. В глазах темнеет и тут же все проходит. Он оглядывается: нет никого. Какой странный «приход», думает Адам.

… – Слушай, а он очухается?

– Думаю, где-то через часок.

Два человека, остроносых и остроскулых, стоят над лежащим на спине Адамом. У одного в руке ружье.

– Слушай, а он жив? – спрашивает тот, что помладше, совсем еще подросток.

– Куда он денется, – отвечает второй, постарше и с ружьем.

– А вдруг?

– Резиновой пулей с такого расстояния? Жив на хрен! Проверено на собаках.

Тот, что помладше, садится на корточки, слушает грудь. – Жи-ив, – говорит он с радостной улыбкой.

– А куда он денется. Теперь чувак будет знать, что кайф тут просто убойный, в буквальном смысле. И не хрен сюда соваться. Он, кстати, не успел курнуть? – строго спрашивает он пацана, сидящего на корточках.

– Да, не! Ты че! – уверяет второй снизу.

– Точно?

– Отвечаю!..

– Смотри, не дай боже!..

…Вглубь распадка заросли тянутся метров на триста. Адам, почти дойдя до конца, удовлетворенно отмечает что «тертых» кустов нет и, перед тем как завернуть и обойти плантацию с другой стороны, оглядывается – ему хочется насладиться ее размерами. Но наслаждения не случается: то место, где он «приделывал пятку», теперь отделено от него дрожащим воздушным маревом, по густоте близким к желе, и кто-то там лежит, и над этим лежащим стоят двое. Адам от неожиданности пятится, цепляется пяткой за конопляный стебель и с громким треском валится в заросли. Он замирает, готовый при первых признаках погони вскочить и бежать куда глаза глядят.

Так он сидит, как ему кажется, целую вечность, но ни топота погони, ни просто крадущихся шагов – не слышно. Со всей возможной осторожностью он встает и выглядывает из зарослей. Картина не изменилась. В том же мареве двое стоят над третьим, лежащим и, судя по движениям, о чем-то переговариваются. Голосов не слышно. Так они стоят еще минут пять, или пятьдесят? А потом, не спеша удаляются, а скорее размываются, в той стороне, откуда Адам пришел не далее как полчаса назад.

Адам стоит, как натянутая струна, готовый при малейшей опасности то ли бежать, то ли кричать, он сам не поймет. Человек, по-прежнему лежит, не подавая признаков жизни. Наконец Адам решается и, по-кошачьи ступая, крадется к странному природному явлению. Всем телом он чувствует, как густеет и сопротивляется воздух, как по лицу и рукам бегут иголки слабых электрических разрядов, а кончики пальцев на руках и ногах начинает сводить судорога, но он упорно идет к лежащему человеку, хотя уже почти догадался кто это. Он достигает точки, откуда в состоянии разглядеть его лицо и замирает. Этот человек – Адам.

Адам пристально разглядывает свою копию, чувствуя, как колени начинают слабеть, голова кружиться. Он резко разворачивается и, преодолевая сопротивление, бежит прочь от своей неподвижной копии.

С другой стороны плантации, невидимый ранее из-за двухметровых растений, перед Адамом предстает то ли сарай, то ли амбар, но какой-то маленький, будто игрушечный, с проваленной крышей, с бревенчатыми стенами, поросшими мхом. Вокруг него стелется туман никак не вяжущийся с ветерком и послеполуденным солнцем.

…Адам стоит у самой кромки тумана и не решается двинуться дальше.

…Он бросает взгляд на полуоткрытую дверь хибары и она, вырастая в размерах, притягивает его к себе.

Ноги Адама, отяжелев, сами собой шагают в туман и он, против желания, направляется к развалюхе и, наклонив голову, входит в низкую дверь.

Свет, проникающий сквозь пролом в крыше, освещает пространство у самого входа. Толстый слой пыли, испещренный следами похожими на птичьи, подается под адамовыми ногами, в воздух взлетают пушистые хлопья и плывут в сумеречную глубь сарая.

Заслонясь от света, он всматривается в сумрак и ему становится тоскливо до тошноты от пугающей непонятности увиденного :в самом углу, в маленьком резном креслице, спиной к нему, сидит… сидит в пурпурном халатике и видна куриная нога… это, что сидит, медленно поворачивает голову, растущую на глазах…

…Адам с ужасом смотрит в черное лицо с челюстью-клювом…

…Существо соскальзывает с креслица…

…Лицо Адама дергается, жилы на шее и руках вздуваются. Он валится набок, вздымая тучи пыли, и его тело бьет сильнейшая судорога.

Большеголовое существо подбегает к нему на своих куриных ножках, вскакивает на голову и, завертевшись волчком, ввинчивается в лоб.

Обливаясь потом, с выпученными глазами, Адам орет. – О, ты! Я – твой! Я только твой! Несказанная! Ничей больше! Больно, Несказанная! Пуст…

Он внезапно затихает, словно подавившись.

Очнувшись, Адам отряхивается от пыли, достает из рюкзака хлеб, колбасу, кладет около пустого кресла и выходит.

Он обходит плантацию и попадает на еле заметную тропу, которая выводит его к лужку у трех распадков.

…Адам идет по гребню холма, принюхиваясь к ветру. Почувствовав едва уловимый запах, останавливается. Ветер крепчает, наполняется благоуханиями. Адам вдыхает его полной грудью и идет вниз, к реке.

…На берегу валяется старое байдарочное весло, два бревна. Он сдирает несколько лиан, связывает бревна в подобие плота и, оттолкнувшись от берега, плывет.

Река медленно влечет ненадежное судно. Адам, балансируя веслом, стоит на плоту и вглядывается в прибрежный лес.

Когда солнце, садясь, вызолотило верхушки сопок, он замечает в глубине прибрежного леса круглую фанзу с плетеным забором вокруг, коз, пасущихся рядом.

Присев на колено, он гребет к берегу.

Тряпичный полог фанзы откидывается и оттуда выходит меднолицый старик с монгольским лицом. Он глядит в Адама глазами-щелками, жует губами и жестом приглашает внутрь.

Плошка, чадящая на стене, еле разгоняет сумрак. Посредине фанзы стоит тренога с чугунком.

Старик усаживается на сиденье, наподобие лавки, вкруговую опоясывающем фанзу, кивает Адаму садиться рядом и раскуривает трубку. Сделав несколько затяжек, он говорит :

– Человек. Давно человек здеся не видел. А он когда-нибудь да появится. Кудай ему деться! Земля хоть большой, но не так чтобы очень.

Адам слушает, но говорить не может.

Старик протягивает ему трубку. – На – оживись.

Адам затягивается раз, другой и дурманящий дым, в котором сосредеточены вытяжки всех мыслимых и немыслимых растений, погружает его в розовый туман, и тут же голова делается ясной, а уста размыкаются.

Он эйфорически улыбается и, влюбленно заглянув в стариковские глаза, протягивает ему трубку.

– А где же я нахожусь? И кто вы такой, дедушка?

– Да неуж-то не узнал? – старик отвечает уже и голосом другим и акцента восточного нет. – Вот чудак-человек! А разговор о заимке помнишь?