Дмитрий Ничей - Последний гвоздь

Я проснулся от собственного крика. Заходясь от ужаса, сердце бешеного колотилось в груди. Я снова откинулся на диван и, отдышавшись, посмотрел на часы. Близилась полночь. Тёмную комнату волновали сполохи, отбрасываемые экраном работающего телевизора. На полу валялась пустая бутылка из-под коньяка. Нет, так дело не пойдёт. Поняв, что уснуть теперь смогу нескоро и меня ожидают беспокойные часы похмельных страхов и депрессии, я снова взглянул на часы и решил – пора пуститься во все тяжкие…

Уже через час я, весело кивая головой в такт грохочущей музыке, толкался в мерцающих сумерках клуба. То и дело приветственно размахивая ладонью попадающимся навстречу знакомым, я протиснулся к бару. Жизнерадостно подмигнул бармену и заказал «как обычно».

– Привет! – вдруг услышал я над самым ухом.

Я обернулся.

– Юля! – расплылся я в улыбке.

– Димочка! – улыбнулась она в ответ, нежно обнимая меня.

Я мысленно выматерился. «Димочка» было моим проклятием. Рассказывают, в детстве я был прелестным ребенком. Ангелоподобный карапуз, покрытый пухлыми складками, одетый в шорты поверх колготок, – «Димочка, Димочка» – слышал я со всех сторон окруженный любящими бабушками и тётушками. Пронеслись годы, я возмужал, покрылся шрамами и татуировками, прошёл огонь и воду, но для прекрасной половины человечества так и остался «Димочкой». И даже новые знакомые, на каждом следующем месте работы женщины, по абсолютно непонятной мне причине, словно сговорившись, опять называли меня Димочкой. Как будто это имя, как у беглого каторжника, багровым клеймом было выжжено у меня на лбу. Я изо всех сил старался казаться брутальным, ходил со свирепым выражением перекошенного лица, но всё тщетно – я снова и снова слышал произносимое прекрасными женскими голосами «Димочка». Хоть ты тресни…

– Как ты? – ласково чмокнув меня в щёку, спросила она.

– Ой, не спрашивай, – поморщился я.

– Что случилось? – участливо наморщила она свой милый лобик.

Юля—Юля! Моя добрая фея! Всякий раз, когда я погружался в беспросветный мрак неудачи, она светлым лучом появлялась, разрезая мглу безнадёги и давая мне напиться живительной влагой своего бесхитростного естества, возвращала меня к жизни. Юленька, добрая моя! Аккуратная словно куколка брюнетка. Я её даже любил. По-своему, но любил. Она была какая-то бесконечно добрая. До крайности даже. Красивая, светлая, глупенькая. И безотказная. Хотя, иначе бы всё было слишком идеально.

– Ну так что? – вопросительно вскинула она брови.

– Да уволился опять, – махнул я рукой.

– Да что ж такое? – искренне огорчилась Юля, – Что ж тебе так не прёт?

– Да наплюй! – отчаянно предложил я – Давай лучше выпьем!

– Давай! – охотно согласилась она.

Золотая ты моя! Всё снова закружилось в мерцании играющего во мраке света, оглушающей басами музыки и обжигающими порциями крепкого алкоголя. Йо-хо-у-у-у! И я снова был счастлив. Клянусь, я был счастлив. Мы танцевали с ней, постепенно растворяясь друг в друге. Она обвивала тонкими руками мою шею и искала жадно своими губами мои.

– Поехали ко мне, – прошептал я ей на ухо.

Она удивлённо отпрянула.

– А как же… твоя?

– Нет больше… моей, – усмехнулся я, – и уже не будет.

– Ну тогда, – равнодушно пожала Юля плечами, – поехали.

Обожаю её! И уже скоро переплетались пальцы, сливались наши дыхания и ночь раскалялась зноем разгоряченных тел. И сознание отрывалось и улетало вверх, чтобы ударившись о потолок, снова упасть, проникая в самые потаённые наши грешные глубины. Снова и снова… И темнело в глазах, и прерывались вздохи, и сводило сладкой судорогой напряжённые тела. Юля-я-я!

Утром меня разбудил запах доносящегося из кухни свежесваренного кофе. Впрочем, меня, раздавленного жутким похмельем, это ничуть не обрадовало.

– Привет! – добрым ангелом в моей сорочке на голое тело появилась Юля, – Кофе будешь?

– Я щас сдохну, – пересохшими губами прошептал я.

– Бедненький, – Юля присела на край кровати и погладила меня по голове. Ладошка у неё была ласковая. Добрая.

– Воды, – прохрипел я, – холодной.

– Сейчас, – кивнула Юля, – Я тут подумала: неспроста тебе с работой так не везёт. Сглазили тебя. К бабке тебе какой-нибудь надо. Порчу снять.

– Юля, – взмолился я, – Ты дура что ли совсем? У меня и так сейчас башка лопнет, а ты меня грузишь. Воды дай, человек ты или нет?

Юля, вздохнув, ушла на кухню и, вернувшись со стаканом холодной воды, снова присела ко мне на кровать.

– Послушай, – снова начала она, глядя как я судорожно глотаю воду, – Меня тут подруга с одним экстрасенсом познакомила. Он с неё порчу снял. Венец безбрачия. И ты не поверишь – у неё скоро свадьба. А ведь столько лет до этого…

Я заметил, что она размеренно, на каждое третье произнесённое слово, пальцами касается моей руки.

– Ты что делаешь? – насторожился я.

– Это я якорь тебе ставлю, – бесхитростно пояснила Юля, – Чтобы ты это не просто так послушал, а с пользой для себя.

– Нет, ну ты нормальная, а? – страдальчески скривился я, – Ерундой всякой я ещё не занимался…

– Зря ты так, – пожала она плечами, – Но если захочешь – скажи…

Ты ж моя хорошая! Красивая, добрая. Почему ж, ты глупенькая такая, Юля? Хотя, наверное, из тебя выйдет замечательная жена. Повезет же кому-то…

Господи, как же башка трещит! Я сейчас точно сдохну…

***

Всё, хватит. Пора было браться за ум. И без того скромные сбережения таяли прямо на глазах, что время от времени вгоняло меня в жестокую тоску. Да и пить я уже откровенно устал.

Проведя целый день за компьютером, я оценил и сопоставил ожидания рынка труда и собственные возможности. После чего созвонился с потенциальными работодателями и, вдохновлённый результатом, отправился на собеседование.

Едва оказавшись на улице, я сразу почувствовал себя неуютно. И хотя солнце светило ласково и погода была хорошей, чувство надвигающейся беспричинной липкой паники преследовало меня, не отпуская. Дома вокруг показались мне невыносимо холодными и сырыми, словно подземелья. Подозрительно поглядывая на лица встречающихся прохожих, я вдруг понял, насколько они некрасивы. Честное слово, челюстно-лицевая хирургия по ним, по всем плачет. Лица людей, словно сошедших с полотен Босха и Брейгеля, были неприятны в своей какой-то обыкновенности. Я украдкой всматривался в них и снова и снова замечал в их лицах птичьи носы, лошадиные скулы, жабьи рты и бусинки крысиных глаз. Уродливые черты тёмного средневековья, отсутствующие потухшие взгляды, неопрятные, грязные, грубые горожане. Так испуганно шарахаясь от собственных оживающих страхов, я и не заметил, как добрался до места.

В полутёмном коридоре ожидающие собеседования кандидаты настороженно ожидали своей участи. Я присел на свободный стул, отметив про себя, что всё это уж больно напоминает поликлинику. Хотя, справедливости ради, стоит сказать, что очередь двигалась довольно быстро. Вскоре настал и мой черёд.