Марина Морт - Покуда я не изживу себя

Я отпустила поручень и соскользнула с моста вниз. Через секунду холодная вода поглотила меня. Я покорно захлебнулась и медленно опускалась ко дну. У меня больше не было тела – оно стало абсолютно чужим и неподвижным. «Вот что такое – кануть в Лету…» – пронеслась в моем сознании последняя мысль.

А потом предо мной предстала Тьма.

Мир медленно обретал свои очертания – туман сгущался, образуя контуры предметов. Я осознала себя и поняла, что все еще существую. Оглядевшись, я увидела подвергшуюся странным метаморфозам набережную – ни солнечного луча, ни пения птиц, даже звуки города было слышно как из-за слоя ваты. Предметы тронуло еле заметное разложение – где-то появились трещины, что-то покрылось слоем пыли или слоем ржавчины.

И чувство всепоглощающего одиночества…

Я быстро выкинула из головы мысли про ад – без сомнения, это было то самое место, где я умерла. В своей смерти я была абсолютно уверенна. Темная вода беспрепятственно протекала сквозь меня – сквозь тень, жалкое подобие откинутого тела… Но меня не мучили сожаления – даже теперь, когда у меня ничего не осталось.

Я вышла из реки на берег и только тогда заметила людей. С брезгливой осторожностью они извлекали из воды самоубийцу. Посмотрев в свое мертвое лицо, я не испытала никаких эмоций. Зато я почувствовала, что испытывают те люди – смесь жалости и отвращения. Их чувства захлестнули меня подобно волне – абсолютная эмпатия. Поедание чужих переживаний с целью заполнения собственной пустоты.

Случайная свидетельница, молодая женщина, при взгляде на мой труп ощутила ужас – и я его переняла тоже. Он был сладкий – слаще карамели, хотя сравнения с физическими ощущениями и предметами здесь не совсем уместны. Я впитывала его в себя, пока поток сего чувства совсем не иссяк, а когда он закончился, опять очень остро ощутила пустоту.

Через несколько часов меня наконец-то опознали и отдали тело родителям. Я не буду столь сентиментальной, дабы в подробностях описывать далее происходящие события. Конечно же, мать с отцом плакали но, наверное, не столь от утраты, как от позора – тогда, в начале прошлого века, на самоубийство было наложено табу столь сильное, что нынче подобный запрет сложно помыслить. По городу поползли разнообразные слухи, здорово повредившие семейной репутации; священник отказался отпевать столь великую грешницу, как я. Отец все же сумел договориться с могильщиком, и меня погребли на кладбище, а не где-то на отшибе, как поступали со всеми остальными пропащими людьми, посмевшими распорядится временем своей смерти. На моем надгробии не было ни креста, ни фотографии – только имя и две даты, между которыми черточка пролегала столь короткая, как и моя бредовая жизнь. К тому времени, когда последняя пригоршня земли была брошена в могилу, я стала достаточно мудрой, дабы о ней, жизни, не горевать.

Каким-то образом я знала, где нахожусь, когда меня нет – там, под двумя метрами сырой, холодной земли, в темном трухлом гробу, сливаясь с разложением в могильной оргии. Спокойная и умиротворенная, я спала там так сладко, что любое бытие казалось величайшей нелепостью. Нет в человеческом языке нужных слов, дабы обозначить ими то состояние блаженства, ту нирвану, которое люди называют небытием и принимают за большое зло. Я погрузилась в это состояние через несколько дней после своих похорон и думала, что оно продлится вечно. Это могло бы окупить с лихвой все пережитые мной страдания, но наступил момент, когда оно прервалось. Первое Пробуждение было одним из важнейших этапов, которые я прошла по ту сторону жизни, мне хочется остановиться на этом и рассказать немного подробнее.

Сперва появился звук. Он раздался так внезапно среди всепоглощающей тишины, что я невольно содрогнулась и никак не могла понять, что это, только несколько минут спустя осознав, что звук тот был колоколом, пробившим полночь. Сон был прерван, к моему величайшему ужасу, мне стало невыносимо, страшно, пусто, холодно, эти ощущения захлестнули меня подобно темным водам реки, в которой я утонула. Я не знала, что мне делать, куда мне деваться от себя, от странного подобия внезапного бытия, нежеланной жизни, которую я так старательно пыталась изгнать, подобно демону, из своего тела и которая вновь меня настигла.

Я начала паниковать и устремилась куда-то, туманным клочком сознания восстав из своей уютной, родной могилы. Надо мной распростерлась ледяная кладбищенская ночь, звезды тлели мириадами угольков, серп луны был тонок, подобно волосу. Мне хотелось плакать, кричать, сделать себе больно – все, все что угодно…но слез не было, равно как и физической боли, только боль душевная, невыносимая и, чего я начинала всерьез опасаться – вечная. И я кричала посреди кладбища, вливая в этот крик все свое отчаянье, всю себя, весь ад, который был мной в тот момент; я кричала, взывая к слепым небесам и, чего следовало ожидать, оставалась не услышанной, отвергнутой, неприкаянной.

Позже, немного смирившись со своим отчаяньем, я окинула взглядом вереницы надгробий и подумала о других мертвецах – в конце – концов, должен ведь кто-то еще скитаться! Не касаясь земли, я двинулась вдоль аллеи, прислушиваясь к каждому еле слышному шороху, каждому шепотку, но все до единого они спали там, под землей, самозабвенно отдаваясь Вечному Покою. Я точно знала это, буквально ощущая испарения блаженства над их последними убежищами. Больше всего на свете мне хотелось присоединится к ним. Горькая ирония – того же мне хотелось и при жизни.

Ветви деревьев лениво скрипели, шуршали сонные вороньи крылья. По дороге около кладбища прошел запоздалый путник. Я обследовала все кладбище несколько раз. К тому времени моя боль утихла, став почти привычной меланхолией.

Бесплотность не доставляла неудобств, наоборот, казалась сто лет привычной. Еще в тот день, когда мой труп извлекли с реки, я поняла, что пребывание в живом теле не несет ничего хорошего – разве что возможность глушить душевную боль физической… Это было единым его достоинством. Точно с таким же равнодушием я отнеслась к собственной плоти, как относилась к плоти чужой – без намека на влечение.

В ту ночь я не покинула пределов некрополя. Уставши от бессмысленных скитаний, я вернулась к сырому холмику собственной могилы и прильнула к нему, желая погрузится глубже, вернутся в небытие. «Господи!» – неистово молила я, «услышь меня, взывающую из бездны отчаяния. Пусть будет Вечный Сон. Позволь мне уснуть, сладко и навсегда…»

Когда на горизонте загорелось утро, я почувствовала некий зов, холодное дуновение Иного Мира. Покой лег на меня желанным грузом; будто бы во врата, я вошла сквозь слой земли в свою могилу и опять погрузилась в великое прекрасное забвение.