Светлана Орловска - Cон

В этом месте голос девочки потеплел, и она еле заметно улыбнулась, видимо вспоминая своего питомца.

– Нам было весело с девочками. Пока не пришел Ганс со своими приятелями. Он старше меня и выше на целую голову. Я всегда, завидя его издалека, старалась миновать встречи с ним. Он мог толкнуть, ударить или больно дернуть за волосы. Он и других детей обижал, не только меня. Никто не мог ему ответить. Он ведь сын уважаемого человека.

– Tы говорила родителям? Разве жители деревни не видели его хулиганства?

Девочка только замотала головой.

– У взрослых много своих забот. Они этого не замечали.

Или делали вид, подумала я.

– А вчера он палкой ударил моего кота Тима. Просто так, ни за что. Я так разозлилась, что выхватила у него палку и со всей силы ударила его. У него пошла кровь. Он начал громко кричать, стали собираться люди и меня потащили к столбу позора.

Я видела, что ее снова бьет озноб. Она обхватила себя руками.

– Я не хотела этого. Я знаю, что я плохая и совершила ужасное преступление. Мне очень стыдно за мой поступок, но я не хотела этого. Честно.

В ее последней фразе, в том как она это произносит, слишком много веры в то, что она действительно совершила что-то ужасное. Щемящая жалость к этому маленькому бесстрашному человечку и кипящая злость на ее мучителей, вулканом рвутся из меня наружу. Мне хочется прижать ее к себе, баюкая на руках говорить ей о том, что она смелая, сильная, лучшая девочка из тех кого я знала! Что это не она, а жители села совершили ужасное преступление. Но я боюсь спугнуть ее своим шквалом эмоций. Cтараясь, чтобы голос звучал как можно спокойней, спрашиваю:

– Если ты совершила ужасный поступок, то как можно назвать то, что сделал Ганс?

– Не знаю, – отвечает она.

Ну да, думаю, оголтелая толпа кричала ей что она монстр, поднявший руку на мальчика – ангела. А я тут жду, что она мне по-взрослому, объективно даст оценку маленькому негодяю.

– Ладно, это они сказали, что ты плохая. А если бы твой Тим мог говорить, что бы он о тебе сказал?

Было видно, что вопрос застал ее врасплох. Она даже приоткрыла ротик, представляя говорящего кота. Судя по растерянности на ее лице, кот был другого мнения.

– Но ведь я все равно не имела права бить Ганса, – произнесла она чужое утверждение, но уже со своими вопросительными нотками.

– А у тебя был другой способ остановить его, чтобы спасти Тима?

Нахмурив брови, Анна, видимо, пытается придумать другой способ. Заметно, что она очень старается. От напряжения приподняты худенькие плечи и пальчики сжаты в кулачки. Я не тороплю ее с ответом. Я просто жду. B конце концов она сдается. Ее тело показывает, как она отбрасывает попытки оправдать своего обидчика. Плечи устало падают вниз, а руки безвольно, как тоненькие плети, сползают на землю. Она смотрит на меня в упор.

– Тогда почему? – ее голосок начинает дрожать. – Почему они сказали, что я плохая?!

Ее застывшее до этого момента личико рассекает гримаса боли, как лед, трескающийся под напором обиды, возмущения, непонимания. Слезы крупными каплями катятся по детским, пухлым щечкам. Она, пытаясь их вытереть, натирает и без того покрасневшие глаза. Я даю ей время выпустить боль, прежде чем отвечаю. Насколько вообще возможно ответить на этот вечный вопрос и объяснить ребенку почему мир так несправедлив.

– Нечаянно ты напомнила им про страх перед властью, который они так удачно прятали в толпе. Лучшей колыбельной для их совести – было видеть, что все так поступают. Так им легче было себя убедить в том, что с ними все в порядке. Толпа хранила спокойствие их душ так же, как ночь охраняет сон. Пока ты не обожгла их ярким светом своей души. Слишком ярким, чтобы не видеть собственного страха. Ты не оставила жителям выбора. Им нужно было что- то делать либо со своим страхом, либо с тобой. Тебя, как непрошенное, раздражающее светлое пятно на темном фоне, нужно было срочно закрасить черным, чтобы восстановить баланс между их самоуважением и реальностью.

…Она легко подпустила к себе, позволяя уложить головку на моем плече. Я баюкала белокурого ангела, рассказывая ей какая она исключительная, необыкновенная девочка, пока малышка не заснула на моих руках. Мне не хотелось, чтобы ее вопрос остался без ответа. Но и правду жизни, кoтoрaя и так слишком рано обрушилась на маленького ребенка, пришлось правильно дозировать. Сегодня она узнала в лицо одного дракона. Пусть подрастет и окрепнет для встречи с другими. У них разные имена и хозяева, но всех их связывает одно- им нужна жертва.

Незванно память приходит со своим проектором, выxвaтывая щелкающими слайдами лица из толпы.

На первом – женщина с младенцем на руках. С каким обожанием она смотрела на свое дитя. И с каким хладнокровием готова была уничтожить чужого, расчищая место под солнцем для своего.

Даже у материнства – самого сильного, красивого и благородного инстинкта, есть своя темная сторона.

Еще щелчок. Bижу лицо седовласого мужчины. Там он стоял так близко, а его душа была так далеко, что невольно сомневаешься – а есть ли она у него. Родился ли он с таким дефектом, с пороком самого важного органа или кто – то умертвил его, отравив еще в детстве. А может жизнь обошла его своими уроками и душа усохла, не имея возможности созреть?

Ненависть, как уродливый шрам, обезобразила красивое лицо девушки. Почему ей так хотелось растерзать ребенка? Разве страдания малышки излечат собственные раны? Но ее внутренний дракон не дает ей времени на размышления. Он требует свежей крови.

Отвлекает от грустных мыслей легкое посапывание ангелочка на моих руках. Я смотрю, как Анна спит, доверчиво приоткрыв ротик.

Безмятежность на ее нежном личике теплой радостью разливается в моей груди. Она уже точно знает как выглядит сила и страх. И теперь никто на свете не сможет заставить ее забыть или перепутать их имена.

Как-то быстро начало темнеть. Глядя в небо, я вижу, что над нами нависает тяжелая, черная туча, роняя на лицо Анны первую каплю. Она тут же открывает глаза и улыбается мне. Хочется продлить это мгновение, но редкие капли быстро переходят в ливень, барабанящий по густой листве. Мы моментально промокаем до нитки. Вдобавок холодный ветер подгоняет нас в поисках укрытия. Пока я пытаюсь сориентироваться, Анна берет меня за руку и указывая направление, говорит: – Tуда!

Я следую за ней, понимая, что она местная и знает где можно спрятаться от дождя. Взявшись за руки, мы ныряем в самую гущу лесных зарослей, переходя на бег. Почти сразу Анна отпускает мою руку и бежит на шаг впереди от меня, показывая дорогу. Я стараюсь не отставать. Ее хрупкий силуэт кажется призрачным за разделяющей нас ширмой дождя. Она изящно лавирует между ветками деревьев и кустарников, тогда как я неуклюже защищаюсь от них. Ветви густых приставучих деревьев хлещут и цепляют меня, словно руки озорных маленьких мальчишек, скучающих без занятия. Они напомнили мне одного назойливого поклонника, который вечно задирал меня в младших классах, а потом и вовсе прилипил жвачку в волосы, в знак большой любви видимо. Как я рыдала тогда над своими косами, которые пришлось обрезать под каре. Но у бабушки всегда и на все был свой рецепт. Она смогла меня убедить, что каре- самая древняя и магическая стрижка, которую носила еще Клеопатра. И что по преданию эта стрижка немало помогала ей удерживать мужчин в своей власти. Конечно, на тот момент преимущества власти я видела только в мести над поклонником, но этого хватило, чтобы я успокоилась.