Татьяна Стекольникова - Знакомство

– Аня, – вмешалась маман, – какие несуразности ты говоришь… Эти женщины… Это о матери и о сестре! И как на тебя Маркиз мог напасть? Этот кот только тебя и признает, только тебе позволяет себя гладить, ест только из твоих рук! А Ивана Спиридоновича только ты сама и могла впустить, уж Антон Владимирович со следователем всех опросили – никто дверь ему не открывал.

– Маман, люди могут врать. Я еще не знаю, кому выгодно было убивать, как вы говорите, моего жениха и подставлять в качестве убийцы меня. Но что я убийца – это полнейшая чушь! Как я этими хилыми ручками могла вогнать в грудную клетку мужчины нож по самую рукоять? Антон, а вы видели этот нож? Дактилоскопию уже провели?

Маман даже подпрыгнула:

– Антон Владимирович! Владимирович! Как можно… по имени… – платочек опять был приложен к глазам.

– Ничего, ничего, я даже рад… Но позвольте, Анна Федоровна, а про дактилоскопию-то вам откуда известно?

– Кто ж про нее не знает? Да любой младенец… – и я прикусила язык, лихорадочно пытаясь вспомнить хоть что-нибудь об истории этой самой дактилоскопии. Похоже, волнения изрядно продырявили память – ничего конкретного на ум не приходило. Судя по реакции адвоката, дактилоскопия в 1909 году была в зародышевом состоянии, и надеяться на снятие отпечатков нечего. Нож они, конечно, из груди многострадального Ивана Спиридоновича вынули, но все, на что способны местные Холмсы, это попытаться узнать, кому нож принадлежит. А и узнают – это же ничего не доказывает: нож и потерять можно… В общем, плохо твое дело, Нинка… тьфу, Анька…

– Анна Федоровна, – продолжал выспрашивать заинтригованный адвокат, – допустим, вы не открывали входную дверь Ивану Спиридоновичу. Но как он оказался в вашей постели, пардон, без кальсон, вы же не можете не знать! А насчет дактилоскопии – так это только на преступников дактилокарты заводят, еще берут отпечатки ладоней у неопознанных трупов, чтобы сравнить – вдруг какой беглый каторжник нашелся… Какие же отпечатки на предметах, если руки не в краске или не в крови? Как их увидеть?

Ну просто каменный век! Фен не придумали, душа нет, вместо колготок черт знает что, без корсета нельзя, отпечатки пальцев снимать не умеют… Как они вообще следствие ведут и преступников ловят? Это ж сколько невинных у них на каторге, а сколько убийц на свободе разгуливает?!

– Скажите, Антон, – Мария Петровна снова заохала, но я решила проигнорировать ее недовольство, – а нельзя ли мне место преступления осмотреть?

– Анна Федоровна, вы не ответили на мой вопрос: как в вашей постели оказался ваш жених? Если не вы его впустили, а потом убили, тогда кто? Кто кроме вас был в вашей спальне?

Что я могла ответить? И я сказала правду:

– Я не знаю! Меня не было, когда его убивали – или приносили труп…

– А где вы были?

– Нигде. Не здесь. Не знаю! На том свете!! В двадцать первом веке… – тут сознание опять выкинуло коленце, отобрав у меня все иллюзии, и я позорно разрыдалась.

Никто из них не бросился меня утешать – даже Антон, который явно испытывал к Анне теплые чувства. Ну как же! Душегуб перед ними, то есть душегубка… душегубица… – чего ее жалеть?

– Мне надо умыться. Куда мне пройти? – я не надеялась, что меня выпустят из комнаты. Мария Петровна опять со значением посмотрела на бородатого:

– Ты ЗАБЫЛА, где это можно сделать?

– Я НЕ ЗНАЮ! Как можно забыть то, чего не знаешь! Не знаю я, где в вашем чертовом доме умываются, едят, спят, как в него входят и откуда выходят. И сколько комнат в нем, я не знаю! И вас всех вижу впервые в жизни! И с вашим Иваном Спиридоновичем я познакомилась, когда он уже был трупом! Еще что-то желаете спросить?

В качестве последней точки своего монолога я сдернула с себя шаль, повытаскивала из прически шпильки, тряхнула головой, чтобы волосы рассыпались по плечам, сняла туфли и заложила ногу на ногу, продемонстрировав отсутствие чулок. Маман бухнулась в настоящий обморок, и тот, что с бородкой, принялся на полу приводить ее в чувство, похлопывая по щекам, из вишневых ставшими серыми. Адвокат бросился к дверям звать горничную, но ему помешали мои туфли – он споткнулся, попал своим башмаком в одну из них и проделал остаток пути до двери немыслимой иноходью. Рванув на скаку дверь, брюнет въехал в выдающийся бюст Полины – моей сестры, стоящей за дверью. Так и запишем: девица подслушивала! Интересно, если мужчина в тыща девятьсот девятом году принародно так смачно приложился к дамской груди, он обязан жениться на ее обладательнице? Видимо, девица сказала себе то же самое, только с утвердительной интонацией, потому что на ее лице отразилось горькое разочарование, когда адвокат рассыпался в извинениях. А она-то надеялась… Толстушка молча сделала книксен и развернулась, чтобы уйти. Но перед тем как закрыть дверь, она одарила меня таким взглядом, что мне стало не по себе. Это зависть? Нашла кому завидовать – без пяти минут каторжанке… А почему она не поинтересовалась, что с мамашей? Понятно, что ничего страшного – открывшую глаза даму уже подняли с пола и уложили на диван, – но все-таки…

По распоряжению доктора Даша принесла очнувшейся маман полстакана кагора. Марья Петровна осталась с кагором на диване. Бородатый уселся за стол вместо нее, адвокат с румянцем от носа до ушей притащил из столовой стул и устроился рядом со мной, стараясь не смотреть на мои босые ноги, разбросанные туфли и то, что слегка виднелось под блузкой. Какой, однако, впечатлительный мужчина!

– Ну-с, – сказал седой, поглаживая бороду двумя руками, – а меня-то вы, Анна Федоровна, узнаете? Как я вас, маленькую, ландринками угощал, когда вы в инфлюэнце лежали? У нас-то с вами старая дружба, а? Я Соловьев, Алексей Эдуардович, ваш доктор, и маменьку вашу пользую, и сестрицу. И батюшка ваш на моих руках скончался… Неужели забыли-с?

– Я вас не знаю, я вас увидела сегодня впервые, – это было правдой, но никто не верил.

– А скажите, Анна Федоровна, фамилия ваша как? Помните?

Спросил бы что попроще… Откуда же я знаю? Я так и сказала:

– Фамилию Анны Федоровны я не знаю.

Маман опять заахала:

– Анна, это невозможно – забыть, что ты Назарьева! Древний род!

Но доктор, кажется, совсем не удивился и продолжал меня допрашивать:

– А какой сегодня день недели?

– У вас какой – не знаю. У нас был четверг.

– Четверг? Так-так… Ну, а число сегодня какое?

– С утра было одиннадцатое марта. А год… Какая теперь разница? А тут, у вас, какое сегодня число? Какой день недели?

– А позвольте поинтересоваться, вы разве не с нами-с? Тогда где это – у вас?

Но я решила больше не раскрывать рта, молча подобрала туфли, надела их и поплотнее завернулась в шаль, нечаянно задев ее концом застенчивого адвоката. Усевшись на свой стул, я стала смотреть на доктора. Доктор молчал и все разглаживал на две стороны бороду. Понятно, думает, какой же поставить диагноз… Тут маман заговорила по-французски. Обращалась она явно ко мне. Я опять не поняла ни слова.