Андрей Гамоцкий - Дом равнодушных

Солнце продолжало день.

Шурша и мягко вминая щебень, автобус нырнул в покатую яму и завернул к посадочной платформе.

У станции царило привычное оживление, толкотня, суетливость. Кучки людей толпились у касс, у табло расписаний, у скамеек и ларьков.

Было теплое, почти знойное послеобеденное майское время. На небе, похожем на вылинявшую простынь, пятнились облака. В этом месте, как и в любой другой населенной точке земного шара, звуки города непрерывно настигали друг друга будто по цепочке, лепились воедино, развиваясь и набухая – и лопались в брызгах шума.

С приехавшего автобуса выходили пассажиры. Одни спешно выскакивали и бодро шагали в сторону выхода, другие с мятыми и разнеженными улыбками лезли обниматься с ожидавшими. Были и такие, что общим сбитым стадом принялись осматриваться вокруг, выискивая подсказки и указатели.

У другой платформы приземистая маршрутка, в грязных разводах у борта, совершала посадку. Десяток людей, груженных рюкзаками и сумками, образовывали подобие очереди, вразвалку снующей. Лица людей, кроме озабоченности занять сидячее место, ничего не выражали. Экзальтированные путешественники, вечно вонючие, бородатые и с огромными, как шкафы, мешками за плечами, оживленно переругивались у скамейки. Ребенок перестал есть мороженое и зачарованно смотрел, как псы перестали обнюхивать насыпь мусора возле бетонной стены, и принялись обнюхивать под хвостами у сородичей. Мать, что стояла в очереди, молодая и обросшая сальцом нагловатая самка, резко потянула его за собой – отчего из вафельного рожка шмякнулся наземь шарик. Тут же ребенок скривился и заныл, утащенный вглубь очереди. На его месте медленно и неустанно расплавлялась белесоватая жижа.

Толпа у маршрутки галдела, звучал смех, окрики, и вклинивалось детское нытье.

Те, кто уже сел – по-истукански глазели на местный сброд.

Изнанка чипсов серебристо блестела и шикала по асфальту, поддеваемая ветерком.

Таксисты, развалившись на капотах, покуривали и вяло бросались явно ехидными фразами, наблюдая за суетой. Парочка поисковых нарколыг в растянутых футболках спешно скрылась за углом. Водитель грязной маршрутки что-то разъяренно объяснял по телефону, рассеянно вычесывая катышки в пупке.

Чуть в отдалении, прислонившись спиной к машине, стоял мужчина. Скрестив руки на груди, скрестив ноги, позой своей он мог напоминать погребенного в раннехристианских традициях. Но он был жив. И он высматривал и ждал.

Откуда-то возле края бетонной стены нарисовался караван цыган. В цветастых юбках и домашних тапочках. О чем-то живо галдели, поглядывая на посадку маршрутки. Пили из бутылки жидкость, передавая по кругу. Прошли возле мусорных владений псов и тоже скрылись.

На стоянку заехала машина. Припарковавшись в стороне от платформ, она привлекла взор ожидавшего. Он напряженно следил, как с машины вышел средних лет мужчина, в солнцезащитных очках, отменно сидящем темно-синем костюме-тройке. Пока сутулый водитель юрко доставал вещи, тот заметил ожидавшего и махнул ему рукой.

Приехавший с грохотом прикатил свой саквояж на колесиках и тяжело вздохнул. Праздно шатающийся поблизости таксист посматривал на него ревниво.

– Фух! Родина сентиментальна до слез, – осмотрелся и воскликнул тот, что приехал. Затем улыбнулся ожидавшему, снял очки и протянул руку. – Ну, здравствуй, Толя.

В приехавшем было что-то от хронически не высыпавшегося, злоупотребляющего, утомленного жизнью человека. В уголках губ блуждала, вот-вот мелькая, ироничная складка. Левая часть скуластого лица вся в тонких штрихах подертостей, а левый глаз был красным от лопнувших капилляров.

И если бы он был кенгуру, то вынашивал бы детенышей под глазами.

– Привет, Макс, – угрюмо ответил Толя. – Ты не особо спешил.

– Грузить начинаешь… – скривился Макс.

– А с лицом что? Подрался?

– Любовница игривая попалась, – беззаботно отмахнулся.

– Твоя дочь пропала, а ты с любовницами развлекаешься, – злобно буркнул Толя и потащил саквояж в багажник.

Макс болезненно сощурился и грубо потер веки. Незряче шатаясь, оперся об бок машины. По обе стороны на лацканах пиджака белели капельки наушников. Он достал коричневую сигариллу и закурил.

Толя подошел и стал сверлить Макса глазами. Тот же рассеянно наблюдал за отъезжающей маршруткой. Она неуклюже сдавала назад, едва не задевая автобус. И как затем водила резко рванул вперед и влево. Чтоб уже через несколько метров грохнуться в колдобину, с оглушительным треском. Маршрутка пронеслась рядом, обдавая пылью и гарью, унося с собой ряд бледных и безропотных физиономий.

– Та что с тобой такое? – заворчал недовольно Толя.

– Это курение, – со сдержанным раздражением ответил Макс.

Толя демонстративно посмотрел на часы.

– Уже почти пятнадцать часов, как ее нет. Понимаю, толку от тебя будет не ахти, но все же может поедем, а?

– Странно. За это время в вашей дыре не слепили международный аэропорт, – сказал Макс, отбрасывая окурок. – А то мне пришлось делать двухчасовой крюк.

– Если бы ты еще не спал до вечера…

– Я вплотную займусь своим биоритмом.

– От тебя несет, – сердито произнес Толя.

– Завидуй молча, пломбарь, – ответил Макс и сел в машину. Ему вдруг, после напоминания, сильно захотелось выпить. Но две припасенные бутылки остались в сумке.

Он откинулся назад, чтоб поудобней, и сладко зевнул. Тут же словил себя на мысли, что не испытывает ни выжидательной тревоги, ни панического страха. Ничего. На душе спокойно, полнейший штиль. С ней было все в порядке, это он знал наверняка. Лишь хотелось выпить.

Двигатель заурчал. Через секунду машина тронулась. Сонный и мутный, он прикрыл глаза. Будет великолепно, если удастся вздремнут.

Осталось еще около часа пути – и он приедет наконец в тот захолустный, богом забытый городок, где пропала его, Макса Шиповски, дочь. Его маленькая Касси.

– Вижу, тебя не особо интересует, как идут поиски, – проворчал Толя, нарушая молчание.

Шиповски сонно разглядывал город, что в солнце и суете жмурился за окном. Разнокалиберные здания в диком разгуле самовыражения, спины киосков, ломкий блеск витрин, тротуары с переполненными урнами, клумбы, похожие на недоразвитые монументы. Пятнистый и рыхлый, как кожа старика, асфальт. Застывшие скамейки и облепленные остановки. Ненавязчивый и скромно ютящийся по углам мусор, фильтры сигарет, будто сигнальные флажки только что побывавших здесь.