Алексей Смирнов - Церковь Крота и Павлина. Трилогия о сектантах

– Конечно, понимаю. Никто вас под пули не отправит. Мы же не идиоты и видим, кто для какой работы создан. Фронт работ широк.

Беллогорский с облегчением вздохнул.

– Почему ваши люди носят военную форму? – уже смелее и нахальнее спросил он, слегка прищурясь и ощущая себя в барственной роли покупателя, который пока не решил, брать ему товар или нет.

– Во-первых, форма дисциплинирует, – Ферт отвечал совершенно спокойно, ни капли не смущённый вопросом. – Если людей, которые кровно заинтересованы в сохранении своего места, ещё и по-военному организовать, им не будет цены. Во-вторых – в силу очевидной необходимости. Если существует враг, с ним полагается сражаться. Если нужно сражаться, следует позаботиться о войске. А войско предполагает ношение военной формы. Согласны со мной?

– Это само собой, – согласился Антон. – Надо же – вы сразу, не дожидаясь меня, перешли к следующему вопросу. О каких это врагах вы говорите? Учтите, что я под пули… – завел он снова.

Ферт снял очки и сунул дужку в широкий лягушачий рот.

– Враг, безусловно, необходим, – признался он тихо и серьёзно. – Без врага не обходится ни одно предприятие – разве что противник очень искусно замаскируется. Человек всегда и везде испытывал потребность в ненависти. Ненавидят иноверцев, инородцев, иностранцев, классовых противников. На самом деле это чувство – которое какой-то дурак назвал ксенофобией – является мощным стимулом, двигателем прогресса. Не приходилось сталкиваться с подобной точкой зрения? Не приходилось. Ну, ладно, тогда просто примите к сведению. «УЖАС» тем и выделяется, что не наносит своей ненавистью никакого вреда окружающим.

– Это как же? – осведомился заинтригованный Антон.

– Вы ещё не догадались? Давайте снова: вы – ничтожны. Вы не имеете никаких заслуг. Вам абсолютно нечем гордиться – ни кровью, ни Родиной, ни верой, ни родословной. У вас есть только жизнь, и сверх того – ничего. Кто же, в таком случае, враг живому? Вижу, что вы наконец-то сообразили. Совершенно верно: наши враги – это мёртвые.

4

Поздно вечером Антон долго стоял перед окном и, словно заворожённый, всматривался в темный октябрьский двор. Там было безлюдно; холодный ветер неслышно покачивал взъерошенные голые ветви и лениво гонял по чёрной земле опавшую листву. Одинокий фонарь высвечивал недоломанную скамейку, тоже одинокую. Их тандем напомнил Антону больницу, где он был всего один раз в жизни. Будто освещено желтое операционное поле, пациент крепко спит, а полумрак, окружающий сцену, предрекает операции печальный исход. Впрочем, там было светло… картина, скорее, напоминает покойницкую.

Антону были хорошо видны и мелкий сор под скамейкой, и ворох грязно позолоченных листьев. Фонарь чуть дрожал на ветру, границы тьмы казались зыбкими, подвижными. И в доме, что маячил напротив, одни окна пугающе, навсегда угасали, другие загорались в непонятной механической надежде, не помня прошлого и не зная будущего, а полупустой небесный холодильник являл наблюдателю заветрившийся лунный сыр и мелкие электронные точечки звёзд на фоне бесконечной пустоты.

Антон никак не мог собраться с мыслями и окончательно определить место Ферту и его организации. Как бы там не было, он дал своё принципиальное согласие и с завтрашнего дня намеревался приступить к работе в «УЖАСе». Ему положили сто пятьдесят долларов в месяц – от них не смог бы отказаться ни один человек, оказавшийся в столь безвыходной ситуации. Поэтому Антон, скрепя сердце, не стал возражать против странных идей Ферта насчёт мёртвых и их нехорошей роли в жизни общества. Явным криминалом здесь не пахло, да и не смотрят в зубы дарёному коню. В том, что «УЖАС» – подарок судьбы, Беллогорский уже не сомневался.

Когда инструктор нарисовал Антону образ врага, соискатель попросил подробностей. Ферт многословно и талантливо расписал ему все беды, что происходят от мертвецов. Он упомянул беды экономические, напомнив, каких колоссальных расходов требуют от живых поминки, похороны, кладбищенское хозяйство, церковные обряды и пособия вдовам и сиротам – не говоря уже о страшном, невосполнимом уроне, который наносит и без того подорванной экономике сам уход из жизни какого-либо члена общества. Рассказал он и о последствиях психологических – хронических стрессах, тяжёлых заболеваниях с потерей трудоспособности, попытках самоубийства – что тоже, вне всякого сомнения, отрицательно сказывается на благосостоянии народа. Опять же – если учесть, что истинно верующих крайне мало и вклад их в коллективное сознание невелик – сама по себе постоянная озабоченность по поводу своей неизбежной, необратимой в будущем смерти весьма отрицательно сказывается на людях. Очень много говорил об эстетической стороне дела, всячески живописуя отвратительные проявления смерти, не забыл сказать про трупный яд кадаверин и болезнетворные бактерии. «Да и вообще, – добавил Ферт, доверительно подаваясь к Антону, – есть ли у нас выбор? Быть может, вы хотели бы ненавидеть негров или жидов? Чурок? Гомосексуалистов? Но какие у вас к тому основания? Или тех же коммунистов-демократов-масонов? Опять та же история. Каждый из них по-своему прав… Не забывайте: жизнь – единственное, чем наградил вас Создатель. Этого у вас никому не отнять, кроме смерти. Так используйте то, что имеете, на полную катушку! И тогда вы легко поймёте, что смерть, естественный антипод жизни, обязательно должна сделаться приоритетным объектом вашей врождённой агрессивности».

Антон прислушался к себе – присутствует ли в нём та самая проклятая гордость, основанная на чистой, без примесей, жизни? Удивительное дело – да! Ему удалось различить какое-то смутное, далёкое, бесшабашное удовольствие. Теплое удовлетворение. Бездумную радость инфузории, невинное белковое торжество. Простая арифметика давала законный повод к гордости: достаточно сосчитать живущих ныне и умерших за всю человеческую историю. Последних наберётся гораздо больше – а у меньшинства всегда найдётся оправдание для чувства превосходства. Но главное было не в теоретических обоснованиях. Главное заключалось в чувстве самом по себе, поскольку Антону никогда прежде не приходилось его испытывать – во всяком случае, осознавать. «Вы живы и уникальны, – сказал ему Ферт на прощание. – Не то, что эти разлагающиеся, теряющие индивидуальность органокомплексы». Он прав, если судить беспристрастно! Конечно, своей откровенной простотой позиция Ферта может оттолкнуть интеллектуалов, неспособных и слова сказать в простоте. Но обычному человеку из толпы такие мысли придутся по вкусу. Они доступны, понятны, универсальны, не требуют мучительного анализа, вдохновляют на подвиги, труд и процветание…