Евгения Богомолова - Человек, который хотел крылья. И другие фантастические рассказы

– Не льсти себе, – усмехнулся я. – Ваша медицина далека от совершенства. А самостоятельно продлить свой срок здесь ты не старался. Ты вообще постарался все усугубить, не возражаешь против такого оборота речи? Так что прими как должное, что с такими как ты в нашей организации долго не возятся. Я тут посижу, ты не против?

Он ничего не сказал. Лишь курил и смотрел куда-то сквозь меня. Так глубоко ушел в себя, что не хотелось ему мешать.

Впрочем, мне даже не приходилось щелкать пальцами (слишком пафосный жест в его никчемной ненужности), чтобы «прочесть» эту «книгу». Все его сокровенные мысли, все тайны, желания и мечты раскрылись предо мной.

Довольно увесистый том. Я решил полистать этот потрепанный фолиант, покрытый пятнами засохшей крови, прекрасно зная чьей она была. Но, чего-то я мог и не знать. Может приславшая меня сюда ошиблась, и не нужно его забирать? Или, во всяком случае, забирать его не мне?

Она тут же ворвалась в мое сознание со словами протеста: «Нет-нет, все верно! Доставить его нужно туда, куда приказано!» Он, словно почувствовав Ее незримое присутствие, вдруг встрепенулся:

– Ты сказал, что придет мой Ангел-хранитель. Он ведь вроде как меня оберегать должен…

– Должен, – признал я, пролистывая в Книге его жизни очередную главу. Да нет, Она не ошиблась, Она никогда не ошибалась… – Ангел-хранитель тебя и оберегал, и довольно долго…

Ага, вот оно…

– … когда ты лучшего друга на наркоту подсадил, а потом ее ему же и толкал; а потом сдал его, и когда он вышел, пихнул ему такую порцию, что он загнулся от передоза.

Или вот, тоже интересное…

– И когда с дружками своими девчонку беременную насиловал; когда от матери своей отказался; когда Библию на костре жег и Сатане присягал… Он тебя оберегал, но у всего есть свой предел. Ты своего предела достиг в тридцать три года.

Он довольно усмехнулся: «Знаковый возраст, да?»

– Вы с Иисусом по разные стороны баррикад, так что без аналогий, будь любезен. Ну что, мне про твои подвиги продолжить или заткнуться?

– Грубо как… – ухмыльнулся он и совершенно бесстрастно продолжил, – давай, валяй, продолжай.

– Сплошное разочарование. Зачем, скажи на милость? Ты и так все прекрасно знаешь. Или потешить свое самолюбие напоследок захотелось?

– Ну, в оставшиеся два часа мне же надо себя чем-то занять. А ты очень интересно рассказываешь… Ладно, судя в совокупности по выражению твоего лица и цвету крыльев, Небесная канцелярия мое дело рассматривать не будет – все уже решено: верх мне не грозит.

– Низ, кстати, тоже, – уточнил я.

Он безразлично пожал плечами и, взглянув на наручные часы, отвернулся. Я удивился. Надо же, и не беспокоит его, куда он вообще попадет. Вот только почему? Он как будто уверен в том, что мы в чем-то просчитались. Но в чем? Судя по его Книге жизни, никакого просчета быть не могло…

– А ты глубже копни, – будто прочитав мои мысли, ответил он. – Все, что я делал в жизни, все то, что ты уже перечислил, и то, о чем умолчал… Давай-ка сообразим вместе. Я ведь делал все это ради самого факта, во имя так сказать прецедента. Ради того, чтобы это БЫЛО! Ведь четкой грани между Добром и Злом нет. Вообще нет ни того, ни другого.

Он снова закурил.

– Нет ни Добра, ни Зла. Я понял это в двенадцать лет. Я тогда был в деревне у какой-то бабки, кажется, родственницы подруги матери. Ну, не это важно. Представь, большой старый дом, где все интересно, особенно подвалы и чердаки. Я был ребенком, помнишь? Однажды я залез на чердак и среди хлама обнаружил Ее портрет. Вернее, это был не совсем портрет. Это была мастерски нарисованная сцена Страшного Суда: вокруг умирали люди, в центре стояла Она. Прекраснейшая женщина, которая стала для меня наваждением. Я таких никогда потом не встречал, хотя и очень хотел найти. Тогда – факт остается фактом – я полюбил саму Смерть. А после бабка нажаловалась матери, что я целыми днями пропадаю на чердаке, пялясь на нарисованную полуголую тетку, и что вообще эту бесовскую картину давно нужно бы уничтожить. Мать ворвалась наверх и, увидев меня, без движения сидящего на полу перед картиной, по сути перед произведением искусства, схватила первое, что попалось ей под руку, массивный подсвечник ручной работы – я до сих пор до мельчайших подробностей помню это орудие убийства – и со злостью ударила им по картине, в клочья разрывая полотно и крича, что это причиненное картине – да что там картине, самой Смерти! – Зло впоследствии обернется Добром для меня.

Потом она собрала остатки полотна, вынесла во двор и развела большой костер. Мать разве что не устраивала пляски от счастья. Она-то думала, что теперь все будет как прежде, я опять стану ее любящим сыном. Я тогда не проронил ни слезинки, вообще не сказал ни слова в тот день. Я вообще больше с ней не разговаривал. Тогда это не я отказался от нее, это она от меня отказалась. Когда я сидел перед этой картиной, я сам был Вестником Смерти. И Она это знает. Именно поэтому Она зассала приходить сама, а прислала тебя. А ведь я тогда так хотел, чтобы и у меня были крылья! О, Вестник, как я хотел, чтобы они у меня были! С тех пор я жду Ее всю жизнь, чтобы носить эти черные как смоль крылья. Чтобы служить Ей. И все, что я делал – все ради этого.

– Чушь все это, – неуверенно пробормотал я. – Бред и галиматья.

– Вовсе не чушь, дружище! Мать была уверена, что делает мне добро. При этом она творила зло, да еще во благо себе. Скорее всего, она думала о том, чтобы я снова стал хорошим мальчиком, и люди не посчитали, что она такая поганая мать, воспитавшая сына-извращенца… Это же так просто, ну вдумайся! И как мне могло быть хорошо после этого?

– Замолчи, – я как-то вдруг сразу успокоился. – Ты меня не впечатлил. Ты много говоришь, Иуда Искариот, ты трепло. Многое из того, что ты мелешь – вранье. ОН дал тебе шанс все исправить, а ты опять заварил кашу, да такую, что мы уже замучились ее расхлебывать. Я все ждал, когда же ты спросишь, в чем провинился, но ты почему-то успокоился, когда я перечислил тебе грехи рядового человека. После этого я все пытался понять, в чем здесь подвох. В чем причина твоего спокойствия?

Он действительно был очень доволен собой, словно актер, вышедший на поклон в финале спектакля.

– Ты наверное думаешь, что когда крестился пару дней назад, стал безгрешным и невинным как младенец? Ну допустим… иногда прокатывает, – я прокашлялся, – но с обычными людьми. Но ты не обычный человек, Иуда, – ты предатель, ты предал сына Творца, когда…

– Ты недоумок! – он зло смотрел мне прямо в глаза. – Кретин! Это был…

– Ну да, точно, – я совсем не прореагировал на оскорбление. – Это же был прецедент. И поэтому тебе заказана дорога как в Рай, так и в Ад, о чем ты и сам прекрасно знаешь.