Рэмси Кэмпбелл - Усмешка тьмы

– Мистер Трейси? – говорю я в трубку. – Я Саймон Ли Шевиц. Изучаю все, что связано с Табби Теккереем, по заданию Лондонского университета. Хотел узнать, не могу ли я привлечь вас к сотрудничеству в качестве эксперта. Дайте мне знать, можно ли устроить с вами небольшое интервью. Будет очень любезно с вашей стороны, – сказав это, я начитываю свой контактный телефон.

Надеюсь, прозвучало это не слишком неуклюже. Азарт охотника подсказывает, что у Чарли может быть много интересного материала по Табби Теккерею – вполне вероятно, даже тот фильм, на который ссылается Двусмешник.

Выключив компьютер, я забираю кассету и сбегаю вниз. Сбросив новую – или ту же самую? – коробку из-под пиццы с подлокотника кресла, я ставлю «Золотой век юмора» на повтор, с тридцатой минуты.

Как только Оливер Харди приступает к своей сцене еще раз, я проматываю его. Все остальное на пленке знакомо до зубовного скрежета, и я пристально смотрю на подбрюшье неба, окрашенное пыльным стеклом окна в еще более серый, чем есть, оттенок, пока пленка мотается на начало. Как только грохот пластмассовых бобин извещает меня о конце процесса, я нажимаю Play. Прежде чем говорить с Чарли Трейси, мне определенно следует послушать его комментарии ко всему фильму.

Белые полосы помех длятся дольше, как мне кажется, чем следует. Кассета не была полностью перемотана, когда я смотрел ее с Марком. Я ускоряю пленку щелчком липкой клавиши пульта, заставляю кресло жалобно скрипнуть, всем телом подаваясь вперед. По экрану бегают серые чаинки, а фильм все никак не начнется. И тут, аккурат на уже знакомой тридцатой минуте, на экран выскакивает Оливер Харди – и изображение стабилизируется.

Я отматываю на несколько минут назад, колдую с трекингом, но все тщетно. Первые полчаса пленки – включающие, в том числе, фрагмент, посвященный Табби Теккерею, – пусты, если не считать помех, в чьем шипении мне слышится злобное ликование.

Голос прорезает гладь белого шума:

– Саймон… Саймон…

Волны экранной заставки убаюкали меня, и, поначалу сладко дремавший, я даже возмущен этой попыткой возвратить меня в реальность. Потом в голову вплывает тревожная мыслишка, что взяться этому взывающему ко мне голосу вроде как неоткуда. Не удосужившись даже откинуть в сторону липкое от пота одеяло, я перевожу себя в сидячее положение и нахожу глазами монитор. Там никаких волн нет – он выключен, угольно-черен. Значит, волны все это время были во сне, а ритм им задавала моя собственная кровь. Одна мысль о них – таких одинаковых, набегающих раз за разом, – убаюкивает, но тут меня снова кличут откуда-то из-за двери. Я понимаю это по проступающему поверх голоса стуку.

– Саймон… Саймон…

– Да, так меня зовут, – бормочу я под нос, потом ору: – Какого черта тебе нужно, Джо?

– Ты один? У меня для тебя кое-что есть.

Я заворачиваюсь в одеяло и спотыкающейся походкой бреду открывать дверь. На лестнице атмосфера царит еще более призрачная, чем в моей комнате, заполненной полумраком, буквально созданным для того, чтобы сбивать только что проснувшихся людей с толку и мешать точно определить время суток. На Джо мешковатый джинсовый комбез, дутые белые кроссовки и футболка с надписью «НЕ ПОМНЮ – ЗНАЧИТ НЕ БЫЛО». У него в руках большой конверт, но прежде чем отдать его мне, он смотрит куда-то мне за плечо, в комнату, и спрашивает:

– Все нормально, все путем?

– Да вроде как, – отвечаю я с подозрением. – Это мне, что ли?

Он мнется и отвечает не сразу.

– Да вот… давненько уже пришел.

– С какой стати его отдали тебе?

Он приглаживает ладонью непослушные светлые волосы. Пятна пунцовой краски уже ползут по его овальному лицу.

– Ну… для этого же и нужны друзья, правда?

– Я тебя ни в чем не обвиняю. Просто в прошлый раз из-за ошибки на одну букву в фамилии мне чуть не пришлось вырубить почтальона, чтобы забрать свою посылку.

– Ух, жестко-то как! Наверное, ты смотришь не те фильмы.

– У меня по крайней мере нет в компе мегабайтов порнушки.

Джо выглядит обиженным.

– Ну что ж, – говорит он, – тогда я лучше вернусь к своим мегабайтам.

– Спасибо, что побыл почтальоном, – я чувствую, что должен это сказать – просто чтобы сгладить ситуацию. Говорю – и закрываю дверь у него перед носом.

Швырнув одеяло на кровать, я кладу конверт на стол. С одной стороны он надорван – видна кривая линия степлерных скрепок, которые едва-едва держатся. Значит, кто-то заглядывал внутрь? Возможно. Скорее всего, таможня придралась к нему где-нибудь в Квебеке. Разорвав конверт, я вытряхиваю серую набивку в окно, не обременяя себя трудом донести ее до ведра.

В конверте – маленькая книга, обернутая в газету на французском языке. ANARCHIE! – жизнерадостно восклицает заголовок. Скомкав вместе конверт и газету, я закидываю их в мусорную корзину и несу свою добычу в постель.

Даже для старого покетбука она выглядит не шибко. Когда-то мягкая обложка была не то коричневого, не то малинового цвета, но сейчас она настолько затерта, что едва ли сохранила цвет в принципе. Ее прежний хозяин будто пытался вымарать фамилию автора, которую я чуть не прочитал как «Монстр». Титульный лист слегка прояснил ситуацию: в руках у меня была « Surréalistes Malgré Eux» за авторством некой Эстель Монтре, опубликованная в Париже издательством «Éditions Nouvelle Année». Я понадеялся на иллюстрации, но их в книге не было. Собственно говоря, в ней не было даже банального содержания. Я пролистываю страницы на предмет заметок о Табби Теккерее – и понимаю, что все поля пусты.

К плюсам по части сохранности издания это вряд ли можно было причислить, но в описании товара было четко оговорено, что книга содержит примечания. Поднеся одну из страниц к свету, идущему из окна, я с трудом разбираю остатки стертых слов, написанных столь мелким почерком, что невольно начинаешь подозревать его обладателя в излишней скрытности. Кому понадобилось это все уничтожать? В самом низу страницы я почти разбираю одно слово – « судьба», или, быть может, « свадьба». Остальная часть стертых слов не подлежит расшифровке, и факт этот выбешивает – на странице упомянут Теккерей, и заметки вполне могли быть всецело посвящены ему.

Глава называется «Обратная сторона комедии», но это все, что я в силах перевести. Что ж, снова потребуется помощь компьютера. А перед очередной отсидкой за монитором неплохо было бы ополоснуться. Подтянув вчерашние трусы, я выхватываю полотенце из покосившегося шкафа и бегу в общую ванную комнату. Потерявший форму белый обмылок, весь в щербинах и отпечатках пальцев, торчит из слива ванны, растянутый носок свисает с бачка унитаза, влажное полотенце, выглядящее так, будто им оттирали обильный макияж, пристроилось перед дверью. Зеркало над раковиной столь изощренно заляпано, что я не могу сосредоточиться на собственном отражении. Затычка без цепочки валяется в раковине, и я сую ее в слив. В ванне я отмокаю ровно столько, сколько требуется. На обратном пути в комнату меня сопровождает звук компьютера Джо – тихое такое чириканье маленькой птички, запертой в клетку. Убедившись, что назойливый мир за пределами моей комнатушки остался за дверью, я пытаюсь совместить два разноплановых занятия – собственное облачение и включение компьютера.