Андрей Хорошавин - Четыре страшных повести. Сборник

Загудели мужские голоса, раздался топот сапог. Я уже разворачивал лошадь, когда в дверях появился первый из компании. Я направил лошадь в темноту квартала. В свете фонаря я видел, как гусары выбегают на улицу и с криками вскакивают в сёдла.

– Сто—ой! – Неслось мне вслед.

Раздался пистолетный выстрел. Пуля свистнула у самого уха. Я ударил лошадь шпорами. По сторонам замелькали неосвещённые стены и окна домов. Звон копыт эхом возвращался от стен. Преследователи не отставали. Снова грохнул выстрел. Снова пуля со свистом пронеслась рядом, едва не задев плечо.

Наконец, вырвавшись из лабиринта улиц, я пустил лошадь в галоп. Я нёсся вдоль железной дороги. Гусары припустили следом, постепенно настигая меня. Я выхватил пистолет из—за пояса и, развернувшись, выстрелил. Пуля не задела никого из преследователей, но это охладило их пыл и они немного отстали.

Всё реже попадались дома. Вот уже замелькали деревья, и Париж остался позади, но преследователи не отставали. Свернув вправо и продравшись сквозь заросли кустарника, я вывел лошадь на дорогу. Из—под копыт полетели пыль и камни. По бокам, справа и слева растянулись поля. Далеко впереди стеной чернел лес, но до него ещё нужно было добраться.

Я оглянулся. Преследователи снова приблизились, сократив расстояние до пистолетного выстрела. Я выхватил из—за пояса второй пистолет, но выстрелить не успел. В момент разворота, сзади грянул выстрел. Я почувствовал удар в плечо. Правая рука потеряла чувствительность и обвисла. Пистолет выпал и исчез в темноте. Сзади я услыхал ликующий вопль.

– Ату его! Ату!

Прижавшись к шее лошади, я снова вонзил шпоры в её бока, блестевшие от пота в свете луны. Наконец лес обступил меня со всех сторон спасительной тенью. Рванув поводья влево, я направил лошадь в эту непролазную тьму. Почти сразу же на меня со всех сторон посыпались удары. Я чувствовал, как ветки хлещут по ногам, по бокам и спине, но я гнал лошадь вперёд и только сильнее прижимался к её шее. Где то далеко за спиной снова хлопнул выстрел. Потом ещё один. Но это была уже беспорядочная стрельба, стрельба наугад. Я отпустил поводья, и лошадь перешла на шаг. Я долго вслушивался в темноту, и, наконец, понял, что преследователи потеряли меня.

Прошло много времени. Я давно уже бросил поводья, и лошадь сама шла между деревьями. Кружилась голова. Каждое движение отдавалось болью в плече. Я чувствовал, что рукав сюртука потяжелел, напитавшись кровью. Я остановил лошадь и сбросил с плеч плащ. Зажав край плаща в зубах, я рванул изо всех сил. Оторванным куском я стянул рану и двинулся дальше, предоставив лошади самой отыскивать дорогу.

Вскоре подул ветер. Небо затянуло тучами. Исчезли луна и звёзды. Ветер усилился, и до меня донеслись отдалённые раскаты грома.

Гроза настигла меня. Мелкий дождь перерос в ливень. Одежда промокла. Голова кружилась. Раскаты грома рвали тишину, молнии слепили и приводили в ужас. Со всех сторон я чувствовал липкое и холодное прикосновения мокрых листьев и веток. Но вот лошадь пошла ровнее. Ветки прекратили хлестать моё лицо и тело. В свете молний я разглядел не широкую дорогу, посредине которой чернела извилистая колея, заполненная водой.

Меня начал пробирать озноб. Всё тело сотрясалось от дрожи. Лошадь несколько раз вскинула голову, фыркнула и пошла живее. Я уже едва держался в седле. От малейшего толчка моё тело клонилось, то вправо, то влево, готовое свалиться в грязь. Глаза застил туман. Вскоре, сквозь эту пелену я разглядел слабый огонёк. Огонёк, то исчезал, то появлялся. Вот он засветился ярче, и вдруг, в свете очередной вспышки молнии, я увидел очертания дома, стоявшего на возвышенности и появившегося передо мной как призрак.

Дорога стала шире. Впереди показалась изгородь. Её стальные прутья были мокры от дождя и вспыхивали голубым светом, отражая вспышки молний. Ворота оказались открытыми. Лошадь прошла между тяжёлых, с витиеватым узором створок, и её копыта застучали по камням. К этому моменту я уже два раза ненадолго терял сознание и только чудом оставался в седле. В голове шевелилась одна мысль: «Куда деть оружие и деньги».

Свет приближался. Толстые стволы деревьев окружили меня чёрными изваяниями. Они тянулись по обе стороны дороги. «Наверное, парк» – подумал я. Всё виделось, как в тумане. Озноб сменился жаром. Пересохло во рту. Язык стал шершавым, а губы сухими и хрупкими. Снова сверкнула молния. Я увидел большое дупло, в стволе засохшего дерева. Дупло располагалось не небольшой высоте, и, приподнявшись на стременах, до него можно было дотянуться. Теряя последние силы, я заставил лошадь сойти с дороги и приблизиться к дереву вплотную. Сознание снова покинуло меня, но ненадолго. В моём взгляде всё плыло. Собравшись, и стиснув зубы, я ухватился за торчащий из ствола сухой сук, привстал на стременах, опустил в дупло сначала сумку, потом саблю и оставшийся пистолет и сполз в седло, ухватившись за мокрую гриву.

Дальше лошадь пошла сама, пока не остановилась перед высоким крыльцом. Над крыльцом светился фонарь. Ветер сильно раскачивал его, пытаясь потушить слабый огонёк, сверкающий как маяк, который указывает попавшим в шторм кораблям вход в тихую бухту. Я вывалился из седла и кое—как, ползком взобрался по каменным ступеням. Ухвативши пальцами за стальное кольцо, прибитое к тяжёлой двери, я попытался встать на ноги. Но силы покинули меня. Свет фонаря начал потухать в моих глазах. Я ударил кольцом в дверь и потерял сознание.

Я открыл глаза. Раннее утро или вечер. Этого я не мог знать. Комната погружена в полумрак. Постель пахнет мятой, но я не чувствовал свежести, всё тело облепила влажная духота. Скользнув взглядом по стенам, я заметил несколько картин.

Больше мне ничего не удалось рассмотреть – дико хотелось пить. Я с трудом оторвал голову от подушки. Слева вплотную к кровати придвинут столик. На столе блюдо с едой и высокий стеклянный стакан, наполненный тёмной жидкостью. Я не стал разглядывать то, что находилось на блюде, а судорожно схватив стакан здоровой рукой, осушил его до дна. Вино. Красное вино, разбавленное водой. По телу мгновенно разлилось тепло, мышцы начали слабеть. То ли сон, то ли полузабытьё. Я погрузился в какую—то субстанцию, наполненную влагой, теплом и образами.

Перед глазами появляются и исчезают лица. Слышатся голоса, но они звучат где—то далеко. То ли воспоминания, то ли обрывки сна, то ли видения, вызванные слабостью. Я с трудом приоткрываю отяжелевшие веки, даже пытаюсь что—то говорить, но меня не слышат, да я и сам не слышу собственного голоса.

Снова погружаюсь во тьму. Снова передо мной два женских лица. Взгляды встревожены. Они о чем то говорят. Может обо мне? Кто они? Голоса стихают. Лица вновь исчезают, отодвигаясь во тьму. Долгое забытье, окутанное бесконечностью, вновь кончается мучительным пробуждением.