Николай Гайдук - Златоуст и Златоустка

– Солнце, между прочим, это звезда, самая ближайшая к Земле.

– Солнце – это звезда? – не поверил Подкидыш. – Я думал, что солнце – это солнце, да и всё.

– Нет. Солнце – это единственная звезда, которую мы видим невооружённым глазом. А все другие звёзды удалены от нас на световые года. Возьми хоть самый мощный телескоп – ничего не увидишь на звёздах. Муму непостижимо, как далеко…

И чем больше парень слушал старика, тем больше поражался его разносторонним познаниям. Хоть о мирозданье он мог увлечённо рассказывать, хоть о чём-то самом-самом приземлённом.

– Вот, смотри. – Оруженосец сорвал какой-то стебелёк. – Это трава – собинка. Сам цветочек синий, листочки красные и корень тоже красный.

– Темно. Я не вижу.

– Ну, значит, верь мне на слово. Эту травку хорошо давать жене и мужу с вином – дружно будут жить.

– Ты это к чему?

– Да так, просто трава под руку подвернулась.

Болотный стебелёк слабо серебрился под звёздами. Парень заметил его и что-то вспомнил. Открыв свой короб, он достал давно засушенный цветок.

– А вот эти вот царские кудри ты знаешь?

– Царские пудри? Ага. Этот цветок для того, чтобы пудрить мозги.

– Нет, – серьёзно сказал Ивашка. – Это царский цветок…

– Ну, допустим, царский. И что из этого?

Уловив насмешливую нотку в голосе старика, Подкидыш молча спрятал цветок и зевнул.

– Поспать бы не мешало, да только чёрта с два. От болота тянет, как из погреба…

Помолчав, Оруженосец осторожно спросил:

– Уже, поди, жалеешь? Да? О доме, о тёплой русской печке.

«Как будто насквозь меня видит!» – изумился Подкидыш, именно в сию минуту представляя родимый тёплый дом, деда Илью, спящего на печке.

– Переживём! Перекуём мечи на калачи! – пробормотал Ивашка, глубоко вдыхая дух болотной гнили и едва зубами не скрипя, сдерживая стон. Такая тоска вдруг ужалила сердце, так жалко стало всё, что было у него, да не ценилось, а теперь – будто на веки вечные всё это пропало, потонуло где-то там, за чёрными лесами и топкими болотами, по которым шатаются блуждающие огненные демоны.

«Может, зря я не послушал старика? – засыпая, смалодушничал парень. – Работал бы на кузнице, Незабудку взял бы в жёны, ребятишек наковал бы на кровати!»

И приснился Подкидышу причудливый сон. Решил он поехать посвататься. Не откладывая дело в долгий ящик – да к тому же пока батька дома дрыхнет – парень украдкой пошёл на кузницу, потихоньку, полегоньку подковал Пегаса, потом ещё где-то раздобыл двух пристяжных лошадок, похожих на пару белоснежных лебедей. Синее утречко было уже на дворе, когда он управился и прямой дорогой – через березовый лесок, через поляну – поскакал-полетел к воротам родного дома. На ходу Ивашка оглянулся и восторженно ахнул: дорога следом за повозкой пламенела, пропечатанная оттисками огненных подков – будто звёзды с неба вперемежку с полумесяцами на пыльный просёлок насыпались… Возле ворот стоял дед Мурава. Курил цигарку. Только странная какая-то цигарка, длинная и толстая цигарка не дымила, а туманила – густой лазоревый туман клубился кругом Ильи Муромца.

– Вот это тройка! – выходя из туманного марева, изумлённо крякнул дед. – А я нутром почуял, с печки слез да вышел посидеть на завалинке. Вот это тройка, Ваня! А что за праздник? Да ты, однако, свататься?

Улыбка тронула усы Подкидыша.

– А как ты угадал?

– Кони шибко нарядные. Только слепой не заметит.

– Свататься, да! – Ивашка сиял от радости. – Сейчас переоденусь, да поеду.

Дед Мурава на несколько секунд пропал в дыме-тумане.

– А в какую степь? – озадаченно спросил из тумана. – Куда поедешь? Где теперь её найти? Златоустку твою.

– Нет! Зачем? – Ивашка отмахнулся от дыма. – Я Незабудку сосватать хочу.

– Да ты что? – Дед Мурава разинул рот – цигарку выронил. – Ушам своим не верю. Неужто поумнел?

– Поумнел. Ага. – Ивашка показал ему на золотые звонкие кольца, сверкающие под дугой. – Помнишь, я тебя спрашивал, кто их связал паутинкой-цепочкой и в комнате моей подвесил? Помнишь? Я сразу догадался – это Незабудка ворожбу какую-то придумала.

– Стало быть, помогла? Ворожба-то.

– Ворожба ворожбою… Ну, да ладно, дед, некогда.

Войдя в избу, Ивашка руки сполоснул после кузницы и начал переболокаться. И вдруг что-то заметил краем глаза – тень промелькнула возле окна во дворе. Подкидыш пригляделся, да так и замер – в майке, в семейных трусах. «А кто это там? Воррагам? А рядом кто? Апора? Вот это братец! Да что же он творит? Он мне палки в колёса вставляет! – Ивашка в одних трусах на крылечко выбежал – хотел Воррагаму и старшему брату по шеям наподдавать. И вдруг остановился – обалдел.

Посредине двора – на свежей навозной куче – царский трон золотом сияет на солнцепёке. А на троне – величественно, важно – Царь-Баба-Яга восседает. Чёрной кривой кочергою тычет в сторону Ивана, хохочет над его семейными трусами в горошек.

– Как денди лондонский одет, он, наконец, увидел свет! Ха-ха. – Кривая кочерга об землю стукнула, да так, что искры полетели над избой и громом прокатился грозный голос: – Свататься надумал? Ах, ты, стервец! А кто обещал на мне жениться?

Обливаясь холодным потом, Подкидыш проснулся.

Тихая летняя ночь по-над землёю звёзды раскрошила. Половинка луны в облаках – словно подкова, не докованная кузнецом – остывала на гребне далёкой горы-наковальни. Из болот и лугов доносило пахучими травами, на которых уже появилась окалина первой росы. Тягучие туманы выползали из-за кочек, из-за кустов, дышали сыростью. Где-то кричал коростель, словно скрипело перо какого-то ночного сочинителя. А может быть, это скрипит земная ось – идёт неутомимое и вечное круговращение земного шара, о котором недавно так складно рассказывал старик Азбуковедыч. Свершается вращение с запада на восток – всё ближе, ближе к рассвету, который, правда, ещё далеко; на востоке даже нет намёка на предрассветную синьку. Это хорошо, можно ещё поспать, родных во сне увидеть.

И наконец-то приспело долгожданное утречко – болотные пугающие демоны разлетелись. Воздух, вчера казавшийся прогорклым, тухловатым, теперь насыщен был наисвежайшими и головокружительными запахами. Камыши из тумана выныривали – тонкие стрелы с бурым оперением точно сами собою втыкались в болотистый берег. Осока проступала, ряска. Белые лилии – будто остатки снега – так ярко и так странно сияли в чёрной болотной воде и в грязи. Впрочем, кое-где вода и грязь были красноватые – словно от зари, разгоравшейся над болотом. А на самом-то деле красноватый цвет воды и грязи красноречиво говорил о присутствии железной руды; так утверждают господа материалисты, сказал многоопытный старик-оруженосец.