Александр Булахов - Молчание. Ужас тишины

– Да, какие там связи, Максим Викторович?! Братик это мой родной. Скажете мне тоже…

– Ладно, не прибедняйтесь, жду вас у себя, – сказал напоследок Магамединов, отключился, и подумал: «Врёшь ты мне, Борис Анатольевич, но не знаешь, что враньё я за версту чувствую. Интересно, может, ты мне ещё скажешь, что в кейсе тебе лысый братик обед привёз и пальцем по часам постучал – мол, поспеши, а то всё остынет».

После того, как ушёл Борис Анатольевич, нагруженный работой, которую ему, не жалеючи, надавал заведующий терапевтическим отделением, в кабинет без стука заглянул Сергей Рыжов. Он внимательно выслушал Магамединова, сходил в шестнадцатую палату, в которой лежала Сарнацкая, вернулся и развёл руками:

– Максим Викторович, сходил я в вашу шестнадцатую – так ничего и не понял. Батареи работают исправно, греют, как слоны. Там Африка должна быть, а на самом деле Арктика. Чёрт его знает, в чём там дело.

– Должна же быть какая-то причина? – задумался вслух Магамединов.

– Нету причины, одно расстройство нервов. Между прочим, в хирургическом отделении, в двенадцатой палате, аналогичная картина маслом. Во всех палатах на третьем этаже тепло, а вот именно в двенадцатой – холодильник. Даже на одной стенке ледяная корочка имеется. Николаев распорядился, чтобы в эту палату два электрообогревателя поставили под его ответственность, и всё равно лучше не стало.

– Какая, к чёрту, ледяная корочка?! Что за бред?! – разозлился Максим Викторович. – На улице плюс десять, а ты мне про ледяные корочки вкручиваешь.

– Не верите, сами сходите, посмотрите! – обиделся Рыжов – Какой смысл мне вам врать?

– Ладно, Рыжов, топай к своим, пускай похмелят. Я сам разберусь, в чём тут дело.

– Как скажете! – рявкнул Рыжов и хлопнул дверью.

Магамединов просидел минут десять, глядя на дверь пустым, отрешённым от реальности, взглядом, а затем позвонил заведующему хирургическим отделением Николаеву:

– Паша, дорогой ты мой человечек, мне тут Рыжов наплёл, что у вас стена в двенадцатой палате покрылась ледяной корочкой. Пьяный он, что ли?

– Насчёт Рыжова я не знаю, я его трезвым и не видел, по-моему. А про двенадцатую – так и есть, Максим. Холод там арктический. Главное, что смешно – в остальных палатах люди у меня чуть ли не до трусов раздеты, такая жара, а в двенадцатой этой проклятой пациенты, как французы под Смоленском, в перчатках и шапках лежат под тремя одеялами. И все до одного просятся домой. Нонсенс!

– Бред какой-то. Я, Паша, после обеда к вам поднимусь. Хочу увидеть всё своими глазами.

– А я разве против, Максим? Я только «за»! Бери коньяк и поднимайся, – прокашлял в ответ Николаев и отключился.

В тот же день в двенадцатую палату ожогового отделения поступил больной с ожогами первой-второй степени – старикашка лет семидесяти. Ожоги у него были серьёзные, бинты прилипли к коже, пострадало около семнадцати процентов тела.

В семьдесят лет не каждый старик способен стойко переносить такие невзгоды. Этот же выглядел бодрячком, улыбка не сходила с его лица.

– Ну что, ребятушки, будем знакомиться. Фёдором Ивановичем меня зовут. Сосед я хороший, весёлый. Ночью не храплю и воздуха не порчу. Стариковская бессонница.… Э-хе-хе… А вас как кличут?

Трое больных двенадцатой палаты оживились, увидев нового соседа. Всем троим было не больше пятнадцати лет.

– Меня Даня Пузырёв, – вскочил с кровати самый младший и самый толстый паренёк и показал пальцем на свою ступню. – Это я ракетку на даче запускал.

– Вечно ты, Пузырь, вперёд лезешь, – зарычал на Даню мальчишка постарше. – Захлопнись, а то в табло получишь.

Услышав ругань, Фёдор Иванович, который в это время шуршал пакетами и перекладывал мелкий скарб в тумбочку, резко повернулся лицом к ребятам. В руках у него красовались три больших яблока.

– Ну-ну! Не ссориться! Ловите, ребятушки!

Фёдор Иванович кинул яблоко Пузырю. Тот его охотно словил и положил на свою тумбочку. Следом старик кинул яблоки Груше и Васе – мальчишкам постарше Даньки. Яблоко для Груши упало прямо ему на кровать, он схватил его здоровой рукой и спрятал под подушкой.

Яблоко Васи упало на пол и закатилось под кровать. Вася не сдвинулся с места. Он только ухмыльнулся и продолжил лузгать семечки. Фёдор Иванович строго посмотрел на Васю поверх очков:

– Эй, парень, семки-то отложи, а яблочко подними. С моего сада яблочки, своими руками сажал-выращивал. Не обижай дедушку.

Вася недовольно фыркнул, после чего всё же наклонился и достал из-под кровати своё яблоко.

– Вот и молодец, – похвалил парня Фёдор Иванович. – Как звать-то?

– Ну, Василий. А чё?

– Да, так. Тоже ракету запускал что ли, Василий?

Вася аж передёрнулся, вспоминая, как всё было на самом деле:

– Да не. Мать попросила кастрюлю с супом с плиты на стол переставить… Дура такая. И суп этот дурацкий…

– Не стоит мать обзывать дурой, – сделал замечание Васе Фёдор Иванович и продолжил перекладывать свои вещи в тумбочку. – Ничего, ты парень молодой, здоровый, до свадьбы заживёт.

– Это сколько ж мне ещё терпеть? – спросил в шутку Василий. – Лет так двадцать?

Старик на этот вопрос ничего не ответил – пропустил мимо ушей и посмотрел на Грушу, которого распирало от того, что у него никто ничего не спрашивает.

– Ну, а тебя как звать? – спросил Фёдор Иванович.

– Грушин Виталик, – выкрикнул Груша. – Я в будку электрическую полез с пацанами. Чуть не сгорел, вспыхнул, прямо – пых! Как факел!.. Мы там сигареты прятали. И вот… А вы, дедушка, как здесь очутились?

– О-хо-хо… Да, кастрюлю на себя с кипятком возьми, да опрокинь. Нёс её по коридору, а навстречу – внучок Егорка из зала прямо под ноги порскнул, пострелёнок. Хорошо, хоть на него не попало. Ох, и орали мы с ним! Он – от страха, я – от боли…

Фёдор Иванович достал из тумбочки газету кроссвордов, ручку и лёг на свою кровать.

– Холодища!.. – постукивая зубами и ёжась, пожаловался Груша.

– Это у тебя температура поднимается, – предположил Вася.

– Василий, тут и вправду холодно – жуть как холодно! – влез в разговор Пузырь.

Вася кинул на него злой взгляд и рявкнул:

– Отзынь, щегол! Меньше двери нараспашку оставляй.

– Может, батареи отключили? – заметил Груша.

Вася встал с кровати, подошёл к батарее, дотронулся до неё рукой… и резко отдернул ее.

– Блин! Аж обжёгся, – завопил он. – Не, батареи работают. Это от окна, видать, сквозит.

– Эх, не поверишь, дедуля, как здесь скучно, – простонал Пузырь. – Просто словами не передать.

– Я тебе не дедуля, а Фёдор Иваныч, – произнёс строгим голосом старик, положил газету на тумбочку и переспросил. – Скучно, говоришь?

– Не то слово, – кивнул Данька.