Лоренс Блок - На солнце или в тени (сборник)

Уэйд , думает она. О Боже .

Музыка постепенно замирает. Глядя в зал, Паулина поводит плечами, в последний раз дергает ножкой и скрывается за кулисами.

По-прежнему разгоряченная и сияющая, Паулина проплывает мимо высокой блондинки, готовящейся к выходу на сцену. Ее головной убор напоминает шлем викинга, перья дрожат, словно она уже начала танцевать.

– Уэйд неплохо его приложил, – говорит одна из девушек в зеленых перьях, распахнув заднюю дверь в переулок. – Иди глянь – бесплатное представление.

Паулина подходит к двери и смотрит поверх плеча девушки, как великан со всего маху бьет ее мужа в челюсть.

Она смотрит на сморщенное, сердитое лицо мужа, и на миг ей становится его жалко.

– Паулина! – кричит он, увидев ее. – Паулина, что ты со мной сделала?

Но Паулина уже отступила от двери, незаметно вырвав у девушки из «хвоста» одно перо.

Стуча золочеными каблучками, она идет обратно в гримерную Мэй, залитую теплым розовым светом.

Дверь приоткрыта, и еще из коридора Паулина видит тонкую, белую руку, слышит, как это нежное существо с пламенными волосами произносит ее имя.

Паулина заходит в гримерную и закрывает за собой дверь.

Джилл Д. Блок, чей первый рассказ опубликован в «Детективном журнале Эллери Куина», писательница и юрист. Живет в Нью-Йорке. Джилл смутно припоминает, что видела слайд картины Эдварда Хоппера на занятиях по истории искусства в колледже – в тот краткий миг, когда свет в классе уже погасили, но она еще не успела заснуть. [7] © Перевод. А. Соколов, 2017.

Когда я наконец решила отыскать ее, это оказалось совсем нетрудно. После бесконечных сомнений, готовясь к непременным неудачам и разочарованиям, я была уверена, что мне предстоит множество неверных ходов, бесплодных попыток и впустую выброшенных денег, – в итоге я потратила на все меньше месяца. Во-первых, помог Массачусетский закон об усыновлении, во-вторых, меня осенило несколько удачных догадок, а затем в дело вступили «Гугл» и «Фейсбук».

Труднее всего было придумать, как подобраться к ней достаточно близко, чтобы заглянуть в глаза, услышать ее голос. Я не ждала возвышенно-трогательного воссоединения и уж точно не хотела и не собиралась по прошествии стольких лет изображать привязанность. Даже не собиралась сообщать ей, кто я такая. Речь не о ней – я затеяла все не для того, чтобы отвечать на ее вопросы. Хотела бы она разузнать обо мне сама, могла бы меня поискать. Верно?

Может сложиться впечатление, что я на нее злюсь за то, что она избавилась от меня. Это не так. Я только хочу сказать, что она не проявляла никакого интереса к тому, что со мной стало. Что ж, это вполне нормально. Я это принимаю. Мне сейчас под сорок, и я давно поняла: нельзя винить человека за то, что он тебя не любит.

Она родила меня в шестнадцать лет. Поэтому, куда бы я сразу после появления на свет ни попала, это все равно лучше, чем останься я с ней. Согласны? Те, кто меня вырастил, мои родители, были добрыми, милыми людьми зрелого возраста – сорока с лишним лет. Они взяли меня в свой дом и сделали членом семьи. Почти. Оглядываясь назад, я думаю, что, взяв меня, они тут же забыли, почему так поступили. Скажу одно: в том доме не чувствовалось избытка любви. Они меня воспитали, дали кров, еду, одежду и образование. Я прекрасно осознаю и ценю все, что они для меня сделали. Немало детей растет, имея куда меньше того, что имела я. Но теперь мне нужно понять, что я потеряла.

Она сидела за кухонным столом и слушала, как он дышит в соседней комнате. Глотнула кофе. Холодный. Ей следовало быть там, с ним. Дорожить этими последними, проведенными с ним днями и последними минутами. Она понимала: наступит момент – и очень скоро, – когда она не сумеет вспомнить, что ее держало на кухне, словно парализованную, в то время, как она могла находиться рядом с ним, и ей останется только сожалеть.

Когда он вернулся домой из больницы, Мисси и Джейн решили, что его нужно поместить в гостиную, а не в спальню на верхнем этаже. Они ворвались как ураган, размахивая мобильными телефонами и стаканчиками из «Старбакса», бросились открывать окна, разворачивать пакеты с едой, переставляли мебель, давая указания парням, которые доставили кровать, – словом, вели себя как дома. Словно сами здесь жили. Словно проблему, кроме них, некому было решить. Когда она привезла его домой, они с ним сидели – то вместе, то по очереди – держали за руку, приглаживали волосы, что-то ласково говорили, целовали в лоб. А затем, смахнув слезы с глаз, сказали ей, что скоро вернутся, сели в машины и исчезли.

Это было два дня назад. С тех пор она бо́льшую часть времени проводила здесь, за кухонным столом, пила кофе и слушала, как он дышит. Его нужно было регулярно кормить. В часы, не занятые тщательным перемешиванием и взвешиванием, чириканьем и кудахтаньем, как безмозглая птица, а еще вопросами, на которые, она прекрасно знала, он не ответит, ей было невыносимо находиться с ним в одной комнате.

Ее не угнетали монологи. Она привыкла вещать одна. Он больше двух лет не мог говорить – с тех пор как ему сделали последнюю серьезную операцию. Сначала пытался – издавал какие-то звуки, а она ломала голову, стараясь догадаться, что он хочет сказать. Результат был таким же, как если бы она вела беседу с котом. Иногда они над этим смеялись – пока еще сохранялось ощущение, что они оба пытаются добиться взаимопонимания.

Но затем они прекратили попытки. Повторив одно и то же три или четыре раза, он на все ее догадки качал головой, махал рукой – мол, проехали, не важно – и возвращался к газете. Тогда-то у нее появилось чувство, что она не оправдывает его ожиданий. Если бы связь между ними была действительно крепка, она могла бы сообразить, что именно он пытается сказать.

Если требовалось сообщить что-нибудь важное, он писал ей записки. Дом был завален тетрадками со сломанными пружинками и карандашами, которые он затачивал ножом. Что ей делать с этими тетрадками, когда он уйдет? Может, девочки захотят их взять. Вообразят, что найдут в них свидетельства романтической любви и высказывания о том, что его единственной радостью были отцовские чувства к ним. Но в основном целью этих записок было напоминать ей, что купить в магазине. Ватные палочки и наполнитель для кошачьего лотка.

В последние несколько месяцев до того, как он оказался в больнице, записок стало меньше. На ее вопросы он отвечал, поднимая или опуская большой палец. А иногда пожимал плечами (что для нее в зависимости от ее собственного настроения означало либо «не знаю», либо «не важно»), приподнимал брови («неужели?») или улыбался. Но в последнее время улыбки стали большой редкостью.