Питер Джеймс - Абсолютное доказательство

Не замечая глаз, внимательно следящих за ним в бинокль ночного видения, старик шел по высокой мокрой траве, ведомый лишь слабым светом фонарика, координатами GPS в телефоне и сознанием важности своей миссии.

Судьба призвала его сюда.

Ноги его давно промокли, пронзительный ветер залетал под тонкий плащ и леденил до костей. Холод липнул к коже припаркой из мокрых листьев. С собой старик нес металлодетектор и лопату.

Было три часа ночи.

Над его головой быстро неслись тучи. Порой в их прорехи проглядывал холодный, равнодушный свет полной луны – и в этом свете старик различал невдалеке от себя, справа, на вершине холма смутные очертания полуразрушенной башни. Ощущалось в этой ночи нечто неестественное – словно в старом голливудском фильме. Как в той сцене, где Грейс Келли и Кэри Грант мчатся в открытом автомобиле, и мимо проносятся пейзажи, однако прическа у обоих остается безупречной – волосок к волоску.

Впрочем, о старых фильмах он сейчас не вспоминал. Он думал только об одном.

О своей миссии.

Сегодня начинается его путешествие. Он стар, слаб и не ведает, сколько ему осталось. Слишком долго он ждал Зова – так долго, что уже начал терять надежду. Но Зов явился – как бывает всегда, странным и таинственным путем.

Ему сказали: есть еще один человек, тот, кто ему поможет. Однако этого человека он пока найти не смог – а время утекало, как вода сквозь пальцы, так что старик решил действовать один.

Воздух, напоенный энергией, щекотал кожу; о чем-то шептал ветер, но старик не понимал его язык. Он вдыхал сладкий запах травы. Где-то рядом послышался пронзительный визг. Лиса поймала кролика; визг оборвался на жалобной ноте и затих.

Постоянно меняющиеся координаты в телефоне старик сверял с другими, записанными на клочке бумаги. Ближе… еще ближе…

Почти пришел!

Старик остановился, шумно переводя дыхание; несмотря на промозглый холод, он весь вспотел. Долгих два с половиной часа заняла дорога сюда. Потом – утомительная прогулка вдоль ограды, в поисках места, где можно было бы проникнуть внутрь через забор. Перчатки он забыл в машине, но решил за ними не возвращаться.

Снова достав из кармана клочок бумаги, старик вгляделся в координаты, выведенные мелким, чуть дрожащим старческим почерком.

51°08′40»N 2°41′55»W

Он на месте!.. В этот миг тучи разошлись, и с неба озарил старика холодный и ясный лунный луч. Словно кто-то там, наверху, подавал ему знак.

Все верно! Ты нашел то, что искал!

Сжав замерзшими, шишковатыми от артрита пальцами рукоять лопаты, он принялся лихорадочно копать – так быстро, как только мог. Вывернул подмерзший ком земли, отбросил его в сторону. На обнажившейся темной почве шевелились черви. Старик снова вонзил лопату в землю.

И тут его ослепил яркий свет, явившийся словно из ниоткуда. Не луны, не его слабосильного фонарика – нет, свет мощного фонаря. Даже двух. И голос – сердитый мужской голос:

– Эй! Эй, ты!

Старик повернулся. Яркий свет на мгновение ослепил его; заморгав, он посветил вперед собственным фонариком. Луч выхватил из тьмы растерянную физиономию молодого полицейского в форме, а рядом с ним – разъяренного мужчину средних лет в куртке на меху.

– Он здесь, – проговорил старик. – Здесь, где я копаю. Прямо у меня под ногами!

– Что вы, черт побери, тут вытворяете? С ума сошли?

– Я спасаю мир.

– Вломились на частную территорию, что-то тут роете…

– Пожалуйста, послушайте меня!

– Нет, это вы меня послушайте, – прервал его человек в куртке. – Вы на территории заповедника! Кто, черт возьми, дал вам право среди ночи заниматься здесь, на священной земле, какими-то раскопками?

– Бог, – просто ответил старик.

Четверг, 16 февраля

Над деревянной дверью одной из келий картезианского монастыря Святого Гуго, что располагался в сассекской глубинке, в пятнадцати милях к северу от Брайтона, красовалось латинское изречение: « Mihi enim vivere CHRISTUS est, et mori lucrum» .

По-английски это означало: «Ибо для меня жизнь есть Христос, и смерть – приобретение».

За дверью, в тишине по-спартански убранной кельи сидел за столом брат Ангус, погруженный в чтение.

Уже много лет вел он здесь уединенное существование, по много часов в день – и семь дней в неделю – проводя в своей крошечной молитвенной комнатке на коленях, в обращении к Богу.

Но в последние месяцы что-то изменилось. Все чаще брат Ангус выходил из кельи и шел по галерее в огромную, обшитую дубовыми панелями монастырскую библиотеку. И каждый раз оставался там надолго. Тщательно выбирал он книги среди множества тяжелых томов в кожаных переплетах – многие из них были старше первого печатного станка – и забирал к себе в келью столько, сколько мог унести.

Любой монах здесь мог при желании никогда не выходить из своей кельи. Пищу затворникам готовили братья и подавали каждое утро через окошечко в двери. Много лет брат Ангус не испытывал потребности в общении. Но в последнее время множество вопросов смущали его ум – и он от души жалел об обете молчания, нарушать который позволялось лишь раз в неделю, в воскресенье, на часовой прогулке.

В следующем месяце брату Ангусу исполнялось шестьдесят три года. Он не знал, сколько еще прослужит Господу. Вряд ли долго. Он болен – и, быть может, не увидит даже следующей зимы. А может быть, не доживет и до лета.

До недавних пор брат Ангус был вполне доволен своей монашеской жизнью – хотя, казалось бы, ничто в его бурной юности не предвещало такого конца. Дитя шестидесятых, когда-то он наслаждался жизнью на полную катушку! Изгнанный из университета, жалеть об этом не стал, а сделался гитаристом в хэви-металлической группе под названием «Символ веры Сатаны»; и дальше много лет его жизнь состояла из концертных туров, в основном по Германии, выступлений в клубах и на открытом воздухе, безудержного пьянства, наркотиков и секса с фанатками.

Так он и жил, пока не увидел свет.

Несколько раз. Сперва – фонарик врача, проверяющего его зрачки после того, как Ангуса откачали от передоза (а он даже не мог вспомнить, что принял и сколько). Потом – яркие лампы в операционной. И наконец – иной свет. Ярче всего. И всего прекраснее. Тот свет, что позвал его за собой.

Медсестра-гречанка в больнице на севере Лондона, где ему спасли жизнь, рассказала как-то, что ее брат – монах, живет в православном монастыре на святой горе Афон. Ангусу всегда нравилась Греция – и сейчас рассказы о православии чем-то неодолимо его привлекли. С помощью медсестры и ее брата он получил гостевую визу.

Поехал на Афон на пять дней – а остался там на пять лет. В суровой монашеской жизни, в неустанных трудах, молчании, ночных богослужениях и постоянной молитве открылось для него ни с чем не сравнимое очарование, перед которым Ангус не смог устоять. Уехал он не скоро и не по своей воле. Бог призвал его домой – в Хоршем; мать Ангуса заболела и нуждалась в нем.