Диана Сеттерфилд - Пока течет река

Свинья продолжала смотреть на Лили, которая сердито отпихнула ее пятачок, пробормотав: «Тупая чушка», – и зашагала обратно вверх по склону.

Дома она развела огонь в печи, подкрепилась кусочком сыра и яблоком. Критически оглядела свечу, от которой остался лишь оплывший огарок, и решила до поры обойтись без нее. Перед очагом стояло продавленное кресло со множеством разномастных заплат в тех местах, где прохудилась обивка. Лили устало опустилась в него, однако нервы ее были напряжены. Может, этой ночью вновь заявится он ? Очень вряд ли, поскольку Лили виделась с ним только вчера, хотя случиться могло всякое. Около часа она просидела, прислушиваясь, не раздадутся ли шаги за дверью, а потом ее глаза начали слипаться, голова опустилась на грудь, и она заснула.

Река выдыхала сложную смесь запахов, которые проникали внутрь лачуги через щель под дверью. Среди прочего пахло землей, травами, камышом и осокой. Присутствовал и запах сырого камня. И еще чего-то более темного, вязкого, разложившегося.

А чуть погодя река выдохнула ребенка. Маленькую девочку, которая по воздуху вплыла в лачугу, вся синевато-бледная и холодная.

Лили сдвинула брови, не просыпаясь; ее дыхание стало неровным.

Бесцветные волосы девочки прядями липли к черепу и плечам; ее одеяние было цвета грязной пены, что скапливается на кромке речной воды. Вода стекала с ее волос на платье, а с платья на пол. Текла и текла, не ослабевая.

Ужас выдавил из горла Лили булькающий звук.

Кап-кап-кап… Казалось, этому не будет конца: вода будет стекать с нее целую вечность, пока таким образом не осушится вся река. Но вот дите, паря посреди комнаты, направило злобный взор на спящую в кресле женщину и медленно – очень медленно – подняло туманную руку, указывая на нее.

Лили вздрогнула и проснулась…

Речное дитя испарилось.

Несколько мгновений Лили с тревогой всматривалась в ту точку, где ей привиделась девочка.

– Ох! – выдохнула она. – Ох! Ох!

Она прижала ладони к лицу, как будто пытаясь отгородиться от призрака, но при этом подсматривала сквозь пальцы, дабы убедиться, что тот и вправду исчез.

Но легче от этого не стала. Ярость девочки была все еще ощутима. Ах, если бы только она задержалась подольше, чтобы Лили могла к ней обратиться. Чтобы могла сказать ей, как сожалеет обо всем. Сказать, что готова заплатить любую цену, отдать что угодно, сделать что угодно… Но к тому моменту, как Лили вновь обрела дар речи, девочки здесь уже не было.

Лили наклонилась вперед, все еще охваченная страхом, и осмотрела половые доски в том месте, где над ними парило призрачное дитя. В сумеречном свете там можно было различить лишь какие-то темные пятна. Она кое-как выбралась из кресла и на четвереньках поползла по полу. Вытянула руку и кончиками пальцев дотронулась до этой тьмы.

Пол был мокрым.

Лили молитвенно сложила руки:

– Молю, вытащи меня из этой трясины, чтобы я в ней не сгинула. Избавь меня от водных глубин. Не дай мне утонуть в потопе, не дай бездне меня поглотить.

Она торопливо повторяла эти слова, пока ее дыхание не пришло в норму, после чего тяжело поднялась на ноги и сказала: «Аминь».

Однако тревога ее не покидала, и это не было только следствием кошмарного видения. Может, начался паводок? Она подошла к окну. Темное мерцание воды не приблизилось к ее дому.

Тогда это может быть он . Неужели придет сейчас? Лили стала высматривать какое-нибудь движение снаружи, напрягла слух. Ничего.

Дело было в чем-то другом.

Но в чем же?

Ответ она получила голосом, который так походил на голос ее мамы, что Лили на несколько мгновений остолбенела и только потом распознала в говорящей саму себя:

– Скоро кое-что случится.

«Скоро кое-что случится», – подумали они все. И очень скоро, в рэдкотском трактире «Лебедь», их предчувствия подтвердились.

А дальше что?

В первое утро после самой длинной ночи в году быстрый цокот копыт по булыжной мостовой возвестил о появлении всадника на улицах Бамптона. Те немногие, кто оказался вне дома в этот ранний час, нахмурились, поворачивая головы в направлении шума. И кого это понесла нелегкая таким аллюром по узким улицам? А когда они увидели лошадь и всадника, недовольство дополнилось удивлением. Они-то грешили на кого-нибудь из местных пустоголовых юнцов, но источником беспокойства оказался чужак, но не обычный чужак: этот, ко всему прочему, был чернокожим. На его лице застыла угрюмая гримаса, а клубы выдыхаемого на морозе пара придавали ему свирепый вид. Когда он перевел лошадь на шаг, немногочисленные зрители, оглядываясь через плечо, шмыгнули от греха подальше в свои дома и крепко заперли двери.

Роберт Армстронг привык к тому впечатлению, которое он производил на незнакомцев. Все ныне близкие ему люди при их первой встрече также держались настороженно. Темная кожа недвусмысленно обозначала его как иноземца, а высокий рост и недюжинная сила, которые были бы преимуществом для любого белого, в его случае лишь порождали тревогу. В то же время животные сразу проникались к нему доверием, инстинктивно чувствуя доброго человека. Взять, к примеру, эту кобылу по имени Флит. Всеми конюхами она была признана слишком норовистой и неукротимой, благодаря чему Армстронг приобрел ее за сущие гроши; но стоило ему сесть в седло, и уже через полчаса они с лошадью были лучшими друзьями. Можно вспомнить и кошку. Тощая тварь с оторванным ухом забрела в его амбар однажды зимним утром, злобно шипя и сверкая глазами на всякого, кто пытался к ней приблизиться, – а сейчас она, едва завидев Армстронга, мчалась к нему через весь двор, радостно мяукая и напрашиваясь на ласку. Даже божьи коровки, летом часто залетавшие ему в волосы или ползавшие по лицу, чувствовали свою безнаказанность: в крайнем случае он мог наморщить нос, чтобы согнать самых надоедливых. Ни одно животное в поле или на ферме не пугалось Армстронга, а вот люди – совсем другое дело.

Один ученый незадолго до того написал книгу (Армстронг знал о ней по рассказам знакомых), в которой выдвинул предположение, что человек – это не более чем разумная обезьяна. Кто-то над ним насмехался, кто-то негодовал, но Армстронг был склонен ему верить. Он давно заметил, что условный барьер между миром людей и животным царством не является таким уж непроницаемым. Многое из того, что люди считали своими уникальными свойствами: интеллект, доброта, способность к общению, – он также подмечал у свиней, у лошадей и даже у грачей, наблюдая за тем, как они перемещаются скачками либо вальяжно разгуливают по лугу среди его пасущихся коров. И вот что еще интересно: методы, применяемые им к животным, обычно оказывались эффективными и при общении с людьми. В конечном счете ему почти всегда удавалось добиться их расположения.