Александр Домовец - Московская дева

Начальник управления исповедовался без запинки, но с перекошенным от ужаса лицом.

Назавтра его пригласили для дачи объяснений в прокуратуру. Оттуда Бархоткин уже не вернулся…

– Очень интересно, – пробормотала Изольда. – Это всё?

– Если бы! – жалобно вскрикнул Пивчик, словно раненный лебедь.

Третий случай оказался наиболее шокирующим.

Несколько дней назад, ранним утром, на единственной площади Перепетуева появился юродивый. Был он всклокочен, лицо из-за голливудской щетины казалось неумытым, наготу скрывало ветхое рубище. Прохожие с изумлением узнавали в юродивом вице-мэра Бормотовича.

Постепенно вокруг чиновника собралась небольшая толпа. Ей-то вице-мэр и поведал, подвывая от страха, о своих неправедных делах, а именно: заграничные командировки за казённый счёт, нецелевое использование бюджетных средств, взаимовыгодные контакты с предпринимателями… Закончив исповедь, Бормотович рванул на груди рубище, поклонился на все четыре стороны и со словами: «Простите, люди добрые, если сможете!» – ушёл в монастырь. Кажется, в мужской…

– Действительно, эпидемия, – негромко подытожила Изольда, щуря большие ореховые глаза. – Трое ваших подчинённых – и три таких скандала. Да ещё за короткий промежуток времени… Этак скоро не с кем будет работать. Очень хорошо понимаю ваше беспокойство.

Пивчик поднял на Изольду Скуратовну взгляд обречённого.

– Боюсь, что не понимаете, – сказал он, как всхлипнул.

– То есть?

– А вот смотрите. Какая выстроилась цепочка? Глава районной администрации – начальник управления мэрии – вице-мэр. Кто следующий? Получается, что я! Я!.. Какое там беспокойство… Это же кошмар! Не хочу, не хочу!. – Голос Пивчика сорвался на крик.

Изольда наклонилась через стол и положила руку на мэрское плечо.

– Успокойтесь, – хмуро сказала она. – Это не более чем ваши домыслы.

– При чём тут домыслы? Простая иерархия…

Совещались в кабинете у Изольды – всем отделом.

Я люблю бывать в её кабинете, хотя всякий раз вхожу с внутренним трепетом. Он такой же таинственный и непредсказуемый, как его хозяйка. Во-первых, в нём всегда царит полумрак, из-за чего истинные размеры помещения остаются загадкой. Во-вторых, в глубине кабинета непременно мерцает камин, в котором во время обеденных перерывов Ванька жарит для Изольды мясо на вертеле. В-третьих, здесь постоянно чувствуется неповторимая смесь запахов достойных вин и благовоний. И, наконец, к её кабинету примыкает комната отдыха. Можно сказать, альков.

О этот альков! За три года службы под началом подполковника Малюткиной раза два довелось одним глазком заглянуть внутрь. Ну, что сказать? Широкая кровать под балдахином. Огромный платяной шкаф, хранящий бесчисленные наряды. Как истинная женщина, Изольда любит переодеваться по несколько раз на день. Коллекция холодного и огнестрельного оружия, развешанная по стенам. Туалетный столик перед обширным зеркалом – кажется, венецианским, из старых запасов. Персидские ковры на полу…

Однако вернёмся к теме.

Нельзя сказать, что рассказ Пивчика стал для нас полной неожиданностью. В Перепетуеве не первую неделю курсировали глухие слухи, что на городских чиновников обрушился мор. Но в последнее время мы по уши завязли в расследовании дела о масонах из строительного департамента. По ночам эти нелюди собирались в актовом зале мэрии и клялись на кирпичах, что ни один проситель не получит участок для индивидуальной застройки иначе как на задах Перепетуева. Потому что все участки в центре и близко к нему уже распределены между своими или нужными… В общем, было не до слухов.

Как всегда, первым делом я полез в информационную базу отдела. На этот раз она ничем не порадовала. Кающиеся чиновники в истории человечества фигурировали. Каялись, впрочем, исключительно в преддверии эшафота – жить-то хочется. Но чтобы так, по доброй воле…

Тут Ванька, удобно лежащая на документах, усеявших необъятный стол начальницы, подняла змеиную головку.

– А почему, собственно, по доброй воле? – спросила она, почёсывая панцирь. – Из чего следует, что именно по доброй?

Саша Кириллов даже растерялся.

– Ну, как же… Сами же признавались, никто их не понуждал. Не бил, не пытал, не угрожал оружием…

– Жанна права, – скептически произнёс череп из-под руки Изольды. – Ты, Александр, упускаешь важную деталь. Каяться-то они каялись. Но один при этом сам себе зажимает рот, второй кривится от ужаса, третий аж воет… Ничего себе, добровольное признание!

Изольда погладила череп по лысой макушке.

– Викентий, как всегда, зрит в корень, – задумчиво сказала она. – Что есть раскаяние? Это стремление смыть грехи, достичь духовного очищения, высветлить ауру, наконец… При чем тут страх, ужас, вой? Версию добровольного признания, мне кажется, можно исключить. Не хотели они исповедоваться, тем более публично, – это ясно. И всё-таки исповедовались… Вопрос: почему?

Слово взял я. Для этого и встал.

– Если отбросить желание очистить душу, ответ напрашивается сам собой, – заявил я. – Наши фигуранты исповедовались под влиянием некой непреодолимой силы. Проще говоря, по принуждению.

С этими словами я сел.

– Растут дети, а? – тепло заметил череп, обращаясь к Ваньке. – Прямо с ходу всё по полочкам разложил!

– И не говори, – подхватила язвительная рептилия. – Вот сказал про принуждение, и как-то всё разом прояснилось…

Саша хихикнул, но я и бровью не повёл. Дружеская издёвка в нашем отделе – вещь привычная.

– Между прочим, в словах Кости есть рациональное зерно, – заметила Изольда, рискованно кладя длинные стройные ноги на край столешницы. Благо, форменная юбка достаточно длинная. – Тут уж одно из двух: либо добровольно, либо принудительно… Но кто их мог заставить? И каким образом?

Мы задумались. Думали долго – минут пять, не меньше. Всё это время в кабинете висела тишина, прерываемая лишь потрескиванием дров в камине. А потом со всех сторон посыпались версии.

Саша предположил, что фигурантам ввели сыворотку правды, и они пошли колоться в своих неблаговидных делах… Гипотезу отклонили. Сыворотка правды – это не слабительное, которое можно незаметно подмешать в питье или еду. Её вводят принудительно, во время допросов, да и действует она считанные минуты. А здесь обстоятельства совершенно другие.

Версия, высказанная Ванькой, носила глобальный характер. По мнению мудрой черепахи, самоубийственные признания чиновников вызваны причинами натурального происхождения. Природа устала терпеть коррупционно-бюрократический беспредел. В порядке защитной реакции она вырабатывает в своих недрах флюиды искренности, которые, попадая в атмосферу, поражают чиновничью психику, глушат инстинкт самосохранения, вызывают исповедальный позыв… Эту гипотезу тоже зарубили. Будь она верна, чиновники каялись бы косяками, а у нас пока единичные случаи.