Вакели - Хроника Колхиса

Остался Колхис один-одинёшенек, без родни (если не считать стенающего в Тартаре родителя, да калеки Кербера, в Аиде раны зализывающего), без крова, меч над головой занесён (вернее – дубина, этот урод и оружие себе по уму подобрал), только и спасение, как говаривают в Илионе – покинуть своих Пенат.

Дистопия– изображение опасных, пагубных последствий, связанных с построением общества, соответствующего тому или иному социальному идеалу.

Медуза– дочь Форкия и Кето, старшая из Горгон (стражи Пупа Земного – Еврипид), сестра Эхидны.

… совершив возлияние зоркому богу … – в догомеровские времена, отходя ко сну греки обращались с молитвой к Гермесу.

Эврисфей– царь Тиринфа и Микен. Геракл по указанию Дельфийского оракула в течении12 лет служил Э.

Пенаты– домашние божества троянцев. Эней вывез П. из горящей Трои, доставил в Италию, после чего произошла «популяризация» П. в Ойкумене.

Дождался я дня, когда Нот быстрокрылый, Борея сразив, устремился к могучему Гему, встал на крыло и отдался потоку. В Иллирии путь преградил мне кудесник Зефир: не противясь велению птицелюбого мужа, повернул на восток.

Над водами Понта, над степями Тавриды, парил я, беспечный, теснимый Аргестом… нет, каков стиль, разрази меня Высокогремящий! Великого рапсода лишилась Апия – Колхиса, последнего Тифонида. Помнится: Эвлопа-фракийца, шутя, посрамил я, когда сей выскочка затеялся состязаться со мной в Митилене: тужился, бездарь, формингу терзал, путался в кратких и долгих слогах, так и не смог разродиться стройным триметром. Меж двумя ритонами пенистого лесбосского сложил я тогда элегический дистих – бежал сын Мусея с позором, лик сокрывая полою хитона.

А вот, к примеру, не далее как в прошлую ночь, соком лозовника сон призывая, тряхнул стариной, и дифирамбом восславил колхидского Вакха:

Ведь прелесть, Пан меня забери! Мальчишке Орфею запросто можно нос утереть…

Ладно, вернёмся к подсчёту наших баранов, кстати, поговорка, поговоркой, а именно бараны, вернее – белая россыпь на муравчатых склонах, что, словно перси Анадиомены, выступили из пены морской на пути, привлекли взор мой, отчего, умерив силу крыльев, опустился я с высоты, и вот: сотня премилых овнов щиплет сочную травку, да под раскидистым дубом дремлет юный пастух.

Уже уселся я чуть в сторонке, предвкушая обильный обед, набежавшую слюну проглотил, и тут дуновение Эвра божественным ароматом меня одарило; тотчас же, забыв про голодный живот, взлетел к облакам, поспешая к востоку, по зову томящейся девы:

Сражённый стрелой вечноюного лучника, ступил я нетвёрдой ногою и молвил:

Свернулась плутовка змеёй, очами сверкнула:

В бурной реке пересохшее горло смочив, я продолжил:

Прикрыла Чернушка глаза, когтистой ладошкой ко мне потянулась:

Что добавить? – Словно ветер с горы на дубы налетающий, души потряс нам всесильный Эрот…

Пока бы клейким листом прорезались набухшие почки, и травы, стеблями сплетаясь, окрест поднимались, укрывшись в чащобе, слагали мы песнь пенородной богине. Но, только лишь день уступил первый час свой, и ночь этот дар приняла благосклонно, разъяла Чернушка пояс красы:

И вот мы уже, предводимые Эвром, парим над стремниною мутного Кира; манит нас ущелье, где твердыня Сарпон проход охраняет к владеньям Аэта. Напитанный силой вершинных снегов, здесь:

Будь жива матушка, удостоился бы Колхис похвалы, ведь её стараниями – пристрастна была покойница к стройному слогу – приобщён я был в отрочестве к таинству стихосложения. И опять роковое стечение: сладкоголосый Лин, наставник мой, взялся сдуру за обучение Геракла, и им же был умерщвлён, за то, что признал ученика бестолочью несусветной…

Но, вернёмся к нашей хронике: прилежно исполнив службу поводыря, Чернушка завлекла меня к склону Амаранта, тому, что в вечернюю пору согревается последним лучом нисходящего к гребням морским Гелиоса. Здесь, огородившись скалистым уступом, затаилась пихтовая роща, рядом – лужайка цветом богатая, с отрога густолиственный лес подступает, и грот преуютнейший выбит Зефиром в скале. Узрев чарующий уголок, тут же сложил я простую эклогу:

Однако подруга милая пресекла восторженные речи мои, повелев немедля отправляться на розыск съестного, а когда, разжившись жирным барашком, вернулся я в гнёздышко, ждал меня дар от Чернушки – свежеснесённое яичко, размером с добрый валун