Татьяна Мудрая - Меч и его палач

– Послушай, лекарь, уж коли мы разговорились. Я мог бы – чисто по-человечески – тебе помочь? (Что это со мной делается, люди добрые!)

– Кто знает, молодой мейстер, – на этих словах старик откинул свою покрышку с головы, и я увидел, что он почти мой ровесник: ну, со скидкой на то, что гладкая смуглота лица и яркие глаза скрадывают настоящий возраст. В коротких волосах, покрытых черной шапочкой, и в темно-русой бороде – ни единого вкрапления седины, вокруг черных, как омуты, глаз – ни морщинки, из-под вислых усов выступают сочные и яркие губы.

– Так что я говорю, – ответил медик в куда более живой манере, – ты ведь тот самый вестфольдский мастер-мечник, который на днях исчез неведомо куда. Не бойся, не для того я тебя ищу, чтобы донести.

– Как-то уж очень в лоб ты ищешь того самого пропащего казнедея, – проговорил я, нащупывая за широким поясом метательный нож с тяжелой рукоятью.

– Я объясню, если ты, юноша, перестанешь считать, что твой ножик быстрее моего кинжала, – он откинул широкий рукав и, смеясь, продемонстрировал мне клинок длиной в предплечье, что как раз поместился между ладонью и локтевой впадиной: яблоко в кулаке, острие на сгибе. – Салам?

– Мир, – я вытащил руку из-за пояса и продемонстрировал ему, что в ней ничего нет.

– Тогда слушай, – заговорил он, деловито заправляя свой тесак под серебряное запястье, – насчет тебя самого как раз просто: ваши палачи скрывают лицо только на помосте, и их немного: по мейстеру на город. Не удивительно, что врач, который пользует снятых с дыбы и обожженных ведьминской свечой, знает каждого автора этих деяний. Меня зовут к тем, кто оправдан, к осужденным я хожу сам, если ты понимаешь.

– А на сей раз тебе платили или ты занялся благотворительностью?

– Второе. Молодому дворянину собираются отсечь голову за… не знаю, как выразиться. Поединок или богохульство, с какой стороны посмотреть. Я лечил его после сунских браслетов. Ты понимаешь, он ведь фехтовальщик. Не такой уж умелый, но отваги и таланта ему не занимать.

Китайский браслет – так называется кольцо вокруг запястья, к которому на цепочках привешены бамбуковые палочки. Сущая мелочь по виду, но если вложить эти палочки между пальцев и зажать всю кисть в тиски с мягкой прокладкой – боль от раздробленных костей мало кто способен вынести. Особенно если знает, что никакая тонкая работа ему после того уже не дастся.

– И вылечил?

– Кого? Юного милорда – конечно, а вот нашего досточтимого мейстера и сам Эблис бы из гроба не поднял. За некоторое самоуправство на допросе простой народ камнями побил. Юный виконт очень любим горожанами.

– И теперь магистрат ищет нового самоубийцу.

– А я ищу только Хельмута.

– Ты так меня невзлюбил?

– Отчего же? Сам посуди: на такое горячее местечко без лишних расспросов возьмут любого, даже неумеху. Меня знает, как говорят в Вестфольде, каждая собака. Я, кстати, и настоящих псов лечу.

– И это ханиф? «Блюститель чистоты»?

– Хаким. Мудрец и врач. Так вот: моё слово – самое лучшее поручительство во Фрайбурге. Ты без работы и даже без клинка. Тебе нужны мы, а нам – ты. Теперь тебе ясно?

Тем временем оказалось, что он, ведя свою драгоценную кобылу в поводу, уже повернул и теперь неторопливо шел рядом со мной в ту же сторону.

– Ясно, да не весьма.

– Объясняю. Что это была запрещенная в наших местах дуэль – знают все. На трупе остались раны, которые вопиют довольно красноречиво. За такое по кардинальскому эдикту положена петля даже аристократам. Но есть подозрение, что юноша попробовал устроить из простой дуэли ордалию.

– Суд Божий. Что за ерунда!

– За которую положен костер как богохульнику или, в виде особой милости, – усекновение головы. Милость ему окажут, не сомневайся.

– Секундантов поединка или свидетелей этого… самосуда не было?

– Нет. Ох, если бы!

– Кто был покойный противник?

– Светский секретарь магистратского суда. Редкостная сволочь, но со славой лучшего клинка в городе. Не то что наш красавчик аббат.

– Духовное лицо?

– Не совсем. Придется вдаваться в подробности. Он сын нынешнего кардинала Франзонии, не того вовсе, чей эдикт, и его блистательной конкубины Марион де Лорм. Образование получил прекрасное – как со стороны отца, так и со стороны матери. И поместье тоже. Аббатство зачастую не означает сана, только дает средства на жизнь, ты это знаешь? Нашего милого бастарда повсеместно зовут «Милорд экселенц», то есть «виконт – сын кардинала», но истинное его имя – Арман Шпинель де Лорм. Мамочку произвели в потомственные дворянки по поводу рождения кардинальского первенца.

– Вот отчего молодцу пришла идея восстановить справедливость приватным и в то же время сакральным путем. Верно?

– Я вижу, что не ошибся в тебе.

– И меня зовут воздать этому Арману ту справедливость, на которую я только и способен. Облегчить ему участь, так? Немного же тебе нужно!

– Я делаю что могу, а Единый Бог – всё остальное, – ответил лекарь степенно, поглаживая длинную бороду тонкими смуглыми пальцами. – Вот, ты уже идешь рядом со мной и разговариваешь, не так ли?

Я рассмеялся такой логике.

– Ну, если уж иду, давай познакомимся поближе. Я Хельмут, сын Готлиба из города Бергена, палач и сын палача.

– А мое имя – Сейфулла, то бишь «Меч Аллаха». Сейфулла по прозвищу Туфейлиус.

Я не удержался, хихикнул. И звучно.

– Так меня прозвали христианские студиозы Кордованского университета, что в Готии, за пылкую любовь к трудам ибн-Туфейля, великого медика, философа, поэта и автора нравоучительной книги о Живом, сыне Сущего, – пояснил медик.

Всё это я пропустил мимо ушей, лишь подивившись такому букету добродетелей:

– Уж больно ловко ты клинком владеешь для поэта и философа.

– Тот, кто лечит раны, должен представлять, как их наносят. Я же говорил тебе.

– А как с твоими способностями следопыта – тоже врачебная надобность?

Это не мои, а моей валиде таланты. Супруги. Постой-ка!

В это время его вороная издала какой-то горловой звук, похожий одновременно на рычание и стон.

– Это ее сроки приходят – так я и знал! – Сейфулла всплеснул руками. – Сейчас отведу мою Дюльдюль в укромное место. Ты знаешь, конечно, что лошадь – единственное из животных, которое умеет задерживать роды, и самое стыдливое из них, ибо использует сие умение как средство не складывать своего бремени на виду у всех.

Он спустился с дороги, приметив невысокие, но довольно густые деревца, и привязал кобылу к одному из них, а потом вернулся ко мне, сидящему на траве, неся в руках переметную суму.

– Там мои инструменты на случай, если пойдет не так. Тот жеребец, что ненароком покрыл мою ласточку, был уж очень крупным, но красавец из красавцев и тоже древней крови. Так что я, иншалла, не буду в убытке.