Татьяна Мудрая - Меч и его палач

Мы замялись, озадаченно глядя друг на друга.

– Ну, первым, я думаю, палач, затем лекарь, потом снова палач, потом наш Сейфи – и так до самого конца, пока и лечить будет некого.

– Любая беда проходит без следа, – сказал Туфейлиус. – Такая есть у вас, франгов, пословица.

– Ну что без следа – это немного преувеличено. Так как, ребята, прямо сейчас пытать будете или сперва поговорим?

– Поговорим, – сказал я. – Приказа допрашивать тебя ко мне еще не поступало, милорд бастард.

– Во-от оно что. Если на гербе косая полоса, так и обслуживать не будете…

– Я уполномочен лишь помочь судьям определить тебе казнь, исходя из твоих же слов, – говорю я. – Пытка в точно отмеренной дозе помогает избавить человека от его вранья, хотя этим средством нередко злоупотребляют.

– Хельмут, – сказал Сейфулла, – в Сконде уже давно решили, что допрос с применением силы незаконен.

Я только отмахнулся.

– И для дворянина бесчестен, – с резкостью добавил Шпинель.

– Мальчик, – продолжил Туфейлиус, – я умею дарить жизнь, Хельмут – смерть, но честь твою спасти ни один из нас не в состоянии. Это твое личное дело.

– А если ты настроен лгать до победного, милорд, – в чем тут честь и достоинство твои дворянские? – добавил я.

Юноша отмолчался.

– Ну, я думаю, пощадят их, нежно любимых. Боли не причинят – кое-кто за это самое уже принял на себя гнев народный. Вешать тоже не будут, а просто лишат тебя твоей буйной головки. В отсечении этого органа есть нечто успокоительное и бесповоротное, ты не думаешь?

– Я имею право быть казненным моей шпагой, – произносит юноша.

– Ох, вот чего не советую. Даже у старинных трехгранных клинков вес не тот и удар слабый. Они же для уколов больше годятся, как и четырехгранники. А у тебя часом не новомодная… эта… рапира? Я всё-таки по определению человек с мечом, а не оса с жалом. Вот двуручник на тебя уже подобран прямо-таки отменный.

– Ну ладно тебе, уговорил, – он рассмеялся. – Когда встречаемся-то?

– Не знаю, но думаю – вскорости, – ответил я.

Надо держать себя так, будто для Шпинеля нет никакой надежды – иначе мы его не вызволим, а именно это подразумевает Сейфулла. Разговорить его невозможно, уже пробовал.

– Сказать тебе, как нужно вести себя на церемонии? – произношу я веско.

– Разве у тебя не будет подмастерьев или этих… магистратских служителей второго ранга? Да они мне и рыпнуться не позволят, уверяю тебя!

– Перед казнью нужно отрезать волосы, – почти приказываю я.

– Ой, нет, – отвечает он бойко. – Это единственное живое золото, каким я владею по наследству.

– Ну хорошо, попросим магистратского служителя, чтобы за них тебя придержал, когда будешь лежать на плахе. Видел, как именно это делают?

Гордо вздергивает шею.

– Не сподобился.

– А как тебе удобнее, чтоб я тебя взял, – ну, мой меч взял, – спереди или сзади?

Краснеет. Я ожидаю вспышки, но Шпинель только кривит сочные полудетские губы.

Я ухожу.

– Эй. – кричит он вдогонку, – распорядись там, чтобы мне в гроб опилок наложили побольше и посвежее!

– Он из наших вали, – говорит мне вечером Сейфулла, – святых и друзей Бога. Я иду по дорогам земли так, как он по дорогам жизни. Не задерживаясь нигде надолго.

– Это хорошо для медикуса, – отвечаю, – но не для рыцаря.

Хотя Шпинель, конечно, еще не рыцарь – выучки не прошел.

Наш Сейфулла удачно продал жеребенка, даже договорился, что тому подберут кормящую матку. Свою кобылу раздоил и пичкает меня сброженным молоком – редкая гадость, зато на диво укрепляет легкие и желудок. Золото врач обратил в иудейские бумажки, пригодные для путешествий, так называемые векселя. Клянется, что в любом городе, где имеется хотя бы один скондец или жидовин, их с охотой обменяют обратно на звонкую монету. Нам обоим, ибо между нами всё уже решено.

Я слушаю и думаю о своем. Потом говорю с лекарем, чтобы отточить мою мысль.

И вот, наконец, иду в магистрат с нашим проектом, который там принимают с некоторым смущением и без особой надежды на успех.

Я тоже не знаю, что из него выйдет.

– Милорд, ты ведь, можно сказать, из церковников?

– М-м?

– Ну, ведь «Шпинель» указывает на камень епископского перстня. У каноников и аббатов – аметист, у кардинала – рубин…

– А кроме того, на женщину, ведь само слово женского рода… Как «Мария». Так тоже мужчин называют. Герман Мария, Арман Шпинель…

– Ты, как я вижу, прямо-таки изысканно грамотен, в отличие от обыкновенных пажей и оруженосцев. Нам с Туфейлиусом нужен цехмейстер-секретарь. Законник.

– Быть подручным в палаческой команде? Да лучше умереть!

– Это от тебя куда как близко. Ну да, я предлагаю тебе нечто куда худшее, чем смерть. Платить своей жизнью за чужую жизнь – это легко, знаешь ли. А вот своей работой за работу другого? Тот, кого ты убил, – как раз судейский. Из чернильного племени.

– Ты не знаешь, что он сделал, – начинает и осекается.

– И знать не хочу. Неважно. Бог желал от него чего-то хорошего.

– А я хотел воззвать к Его справедливости.

– И допустил произвол. Потому что в нашем оторванном от святости мире и ордалия бессильна, и дуэль выродилась в простой бросок костяшек.

– В дуэли до сих пор находится место Богу.

– И человеческому мастерству, не так ли? Говорят, у того малого оно было повыше, чем у тебя.

Что он скажет теперь?

– Те, кто меня судил, были правы, – медленно отвечает Шпинель. – Но кроме случая – есть еще и предел человеческих сил, на котором открывается неведомое самому человеку.

Верно. Это был не просто поединок, но безумная надежда на Высший Суд.

– Ты так доверился Ему, – говорю я. – И Он тебе ответил. Ответил твоему смирению перед Его волей – но не твоей гордыне. Отчего ты не хочешь сыграть с Ним в эту высокую игру снова? И снова? И снова?

Шпинель всё-таки еще и церковник в душе.

– Я… принимаю, – говорит он с трудом.

Мы выиграли. Все трое.

Разумеется, мы уезжаем отсюда. Как может остаться в городе тот, кого видели рядом с палачом, кто даже опустился до того, чтобы наняться к нему на службу? И сам палач, который не прошел испытания? И вечный бродяга лекарь, что то ли навязался в эту компанию, то ли привязал ее к себе?

Туфейлиус купил мне каракового мерина, Арману достался крепкий буланый мул, по уверениям хозяина, на редкость спокойного нрава. Кобыла на дороге – это, знаете ли, для конских мужчин волнительно. Где невидимая жена Сайфуллы – снова неясно. Да, кстати, ради чего он прибрал к рукам скимитар-забияку и где меч теперь? У седла нашей Дюльдюль я его так ни разу не увидел…

В отличие от моего меча под названием «Древо» и длиннейшей тонкой шпаги, которой – наряду с кинжалом – украсился наш новый помощник. Как я и догадался, это почти что рапира с круглой прорезной чашкой, причем такая же нарядная и золотая, как сам Арман. Мул от нее явно не в восторге – его то и дело бьет концом шпаги по крупу; однако мальчик упорствует в ношении своего аристократического причиндала.