Макс Роуз - В объятиях Водолея

Уничтожение Венеры стало переломным событием в моей жизни. Человечество ликовало, все радовались тому, что опасности для Земли больше нет. Влюбленные сидели ночью на скамейках и с наслаждением взирали в ночное небо, созерцая то, что осталось от Венеры – теперь шлейф космической пыли на том участке звездного неба, где когда-то находилась планета, называли Венерианской туманностью.

Для человечества это событие стало символом мира и спокойной жизни. Для меня же это было началом конца. Я верил в космические силы, и понимал, что их нарушение приведет к еще большему краху, нежели все атомное оружие; глобальное ликование – вещь проходящая, оно не продолжиться долго. После Кризиса все упивались этим мнимым спокойствием и радостью, которые давала иррациональность, доведенная до крайности. Им упиваются и до сих пор. А меня все еще не покидает ощущение чего-то ужасного. Человек уничтожил космический символ любви, погасил Вселенскую любовь и погряз в потоке невежества и незнания.

После всех этих событий, я уже не считал себя тем, кто должен был внести в мир равновесие и снова заставить разум и чувства существовать в гармонии. После Кризиса из глубины моей души вырвался какой-то неясный позыв – я должен был стать тем, кем никогда не хотел быть. Вместо того, чтобы учить людей науке о благопристойном и даже божественном поведении, я стал лишать их жизни и не тратить зря свое время, чтобы вбить в их головы то, чего они никогда не поймут.

Моя профессия стала никому не нужной; этика превратилась в нудную и бессмысленную науку, она стала бесполезной, если не сказать вредной, сдерживающей бесконтрольную энергию человека. Люди сменили контроль на до конца непонятную и хаотичную энергию чувств и эмоций. Они требовали нового, и это новое должно было проявиться немедленно, они устали от обещаний и рационального постоянства.

Хуже всего было то, что большинство методологов считало современное мировоззрение совмещающим в себе как разум, так и чувства. На самом же деле большинство никак не анализировало свои поступки; на переломе эр люди стали просто жить, подобно древним грекам, наслаждаясь каждым моментом, а я считал себя тем, кто сможет удержать его от бессмысленного и хаотического движения, несмотря на цинизм моей новой «профессии».

***

Стакан с напитком уже опустел, поэтому я налил еще столько же. Тут ход моих мыслей прервал голос терминала:

– Натан, дорогой, извини, что отвлекаю, но ты помнишь, что тебе нельзя много пить? Амброзия довольно крепкий напиток. Надеюсь, ты помнишь о ее вреде для твоей печени?

Я только отмахнулся.

– Все в порядке. Выключи сенсоры наблюдения за организмом.

– Хорошо, но в таком случае Центр здравоохранения очень скоро позвонит, чтобы убедиться, что ты в порядке.

– Сымитируй голос и ответь за меня. Я не хочу ни с кем разговаривать.

– Хорошо, дорогой! А если с тобой захочет поговорить Стража?

– Думаю, ты что-нибудь придумаешь. Перейди, пожалуйста, в режим ожидания и дай мне отдохнуть.

– Не буду отвлекать тебя, милый. Отдыхай, я все сделаю.

Терминал снова пикнул, и спокойная музыка продолжилась. Я быстро осушил второй стакан с амброзией, потом налил третий, однако, не сделав ни глотка, поставил на стол, а сам лег и закрыл глаза.

Голова уже начала медленно кружится, а музыка стала немного громче. Наверное, я выпил лишнего, мысли будто вращались по спирали, дыхание было неровным. Иногда я будто проваливался в пропасть, а потом резко поднимался ввысь.

Но это состояние не продлилось долго. Дыхание восстановилось, я дышал в такт неторопливой и спокойной мелодии, она легонько подхватила меня и подняла как будто над миром. Гнетущих мыслей (например, о Марте) больше не было, я полностью отдался расслаблению и мотиву музыки. Перед моим взором рисовались различные калейдоскопические картины, я не видел темноты, были только цвета. Они переливались, переходили один в другой, взрывались, сжимались, крутились. Я снова почувствовал головокружение, причем гораздо сильнее, чем в начале, однако глаза открывать не хотелось.

Внезапно кружение закончилось, а цвета, в последний раз поиграв между собой, резко слились и стали ярким белым светом. Что-то понесло меня вперед, быстро, даже оглушительно. Движение и свет стали сопровождаться пронзительным звуком, плавно переходящим в визг. И тогда, когда вынести его стало для меня невозможно, я открыл глаза.

Однако, вместо того, чтобы увидеть привычную обстановку комнаты, передо мной предстала бесконечная зеленая долина, уходящая за горизонт. Солнце в чистом бирюзовом небе светило очень ярко, однако не слепило глаза и не жарило кожу. Подо мной вместо дивана была мягкая трава, вместо отопления – теплота солнца, а вместо музыки – пение птиц.

Но что это? сонный бред, созданный моим воображением и амброзией или нечто большее? Во всем этом не было надуманности или воображения, я ощущал запахи, видел и даже чувствовал предметы. Мое воображение никогда не рисовало передо мной таких картин. Обычно иллюзии растворялись, как только я подумывал об их иллюзорности, однако сейчас все было по-другому. Мир представал таким ярким, как на самой высококачественной голограмме, которую я когда-либо видел. И как я не пытался отогнать от себя иллюзорность этого яркого и насыщенного мира, я не мог этого сделать – он был настоящим.

Я дотронулся до своей кожи: по телу пробежала странная вибрация: это было совсем не похоже на обычные ощущения. Тоже касалось и зрения: я не мог полностью сфокусировать взгляд на каком-либо предмете. При малейшей попытке предметы расплывались перед моим взором, я не мог ухватить даже на секунду что-нибудь из этого удивительного мира. Однако, когда я не старался насильно сфокусировать взгляд, то мир сразу представал передо мной во всех мельчайших деталях – в обычной жизни все наоборот! И самым странным был он… силуэт, находившийся прямо передо мной.

При малейшем усилии сфокусироваться он опять же расплывался, но что-то тянуло меня к нему, какая-то неведомая сила. И это желание понять дало мне энергии. Силуэт, стоявший передо мной, начал принимать человеческие очертания. Когда линии, наконец, четко очертились, я узнал его… А точнее ее.

Анна… девушка, которую я знал очень давно. С ней у меня были одни из самых странных и романтических отношений, таких которых, наверное, уже нет в современном мире. Можно сказать, что это были те чувства, которые не проходят со временем, о которых помнишь тогда, когда имеешь кучу детей и даже внуков, о которых не расскажешь своей жене, только, может быть, лучшему другу, которого у меня, конечно, не было. Эта была та, которую я любил всю жизнь, несмотря на приходящие влюбленности.