Дмитрий Иванов - Временные неприятности (сборник)

Дальнейшее обследование показало, что у рядового крупозное воспаление лёгких, так что изоляция в тёплом боксе оказалась как нельзя кстати. Госпиталь Пазевалька занимался психическими заболеваниями, специалистов по общей терапии здесь не было, да и лекарств тоже. Потому-то пациента лечили исключительно аспирином. Доктор Фостер предполагал отправить недужного в обычный госпиталь, но оттуда ему ответили, что это совершенно исключено: всё заполнено ранеными, а больным гражданскими болезнями места нет.

Капрал Краузе методично копал могилу. Фельдфебель Штилике стоял рядом и насвистывал что-то из Моцарта. Спешил побыстрей покончить с неприятным заданием, но не помогал, чтобы не создавать прецедента. Он распорол шов на мешке, заменяющем гроб, посмотрел в лицо умершего, осветив его фонарём… Чёрт, как же этот парень похож на их доктора Фостера. Будто братья-близнецы, бывает же такое!

Аккуратно прикрыв солдата брезентом, капрал сбросил его с тележки и волоком дотащил до ямы. Столкнул вниз. Труп неловко повернулся, словно хотел присесть. Пришлось даже вставать на колени и шерудить внизу подвернувшейся под руку штакетиной.

– Чёрт, Зигмунд! Он – кажется, живой. Что будем делать?

– У тебя какой приказ, Краузе?

– Закопать покойника на кладбище, подальше от больницы.

– Подальше и поглубже, так?

– Так, господин труппенфюрер… ой, фельдфебель!

– Тебе разве приказывали рассуждать?

– А как вдруг… это… живого закапывать?

– Тогда добей его!

– Зиг, я не могу, ты ведь знаешь.

– Наградил же Господь помощником, фарфлютер шайзе менш! – ругнулся Штилике и потянул с плеча винтовку, примыкая штык.

Обильно посыпав хлоркой покойника, Краузе взялся за лопату. Работал он очень быстро, поскольку стемнело как-то разом, а масла в фонарь санитары залили совсем немного. К тому же, было жутко не по себе – тени почти забытых детских страхов прятались в набухших влагой кустах.

Существует мнение, что Пушкин, Александр Сергеевич, будучи по рождению горячих африканских кровей, не решился посетить Приполярный Урал, испугавшись сурового климата здешних мест. Однако это далеко не так.

Не многие знают о том, что Александр Сергеевич всею душой стремился в северное сказочное Лукоморье, где вместо знаменитого дуба на въезде, а вернее сказать, на влёте, стоят каменные «болваны» под общим названием Мань-пупу-нёр, что означает на языке манси – Гора Малых Богов. Пушкин буквально грезил будущим путешествием в высокие широты, мечтал о нём. И только цепь житейских обстоятельств не позволила ему осуществить свою мечту. Почему стремился, спрашиваете? Так вот почему – вот же ж…

Друзья-туристы приезжали к Пушкину в его квартиру на набережной реки Мойки в доме под нумером 12, принадлежащем княгине Волконской. Приезжали на перекладных гуже-стопом и немедленно принимались хвастаться своими достижениями да живописать, какие красоты встречались им на каждом шагу близ горы Манарага («Медвежья лапа») и горы же Колокольня у истоков реки Кось-Ю на Приполярном Урале.

Александр Сергеевич пил свежезаваренный грог с Гоголем… скорее всего, моголем, и мечтательность наполняла его кудрявую голову гения. Он уже видел себя сплавляющимся по большой воде на саморубном плоту, себя бороздящего траверс на Манараге [10] Манарага – название горы на Приполярном Урале, в переводе с мансийского означает «медвежья лапа». Она и в самом деле походит на поднятую к небу лапу с пятью вершинами-когтями. (с одного «медвежьего когтя» на другой), бросающим спиннинг… э, нет, невод возле Средних Ворот [11] Средние ворота – живописные скальные выходы на реке Кось-Ю, протекающей на Приполярном Урале. , там, где сёмужные ямы.

Кальян довершал дело. Одухотворённый Пушкин выгонял гостей, наказывал супруге Натали, чтобы не смела громко воспитывать детей, а сам удалялся в чулан, где ждали его заранее наточенные перья и свечи восковой спелости. «Урал подо мною. Один в вышине…» – писал Александр Сергеевич. И вот уже все двадцать четыре строки нового стихотворения «Урал» уютно развалились на гербовой (экономить при написании шедевров гению не пристало) бумаге. Пушкин мечтательно откидывался в кресле-качалке, привезённом с аукциона «Кристи» расторопным Добролюбовым. В нём, в этом кресле, сам Вильям Амадеевич Шекспир все свои лучшие сонеты ваял в жестокие годы английского абсолютизма. Откидывался, значит, Александр Сергеевич, глаза закатывал, а сам всё думал об Урале.

Думать-то он думал, но всякий раз ему представлялся Кавказский хребет, Владикавказ, многочисленные аксакалы и сагибы, абреки и чебуреки, сабза и гюрза. Нет! Нельзя идти против исторической правды. Он ведь не абстракционист какой-нибудь, хоть и гений, как говорится, из далёкой испанской дали… или, там, Дали. Нельзя читателей в заблуждение вводить!

Дрожащей рукой Александр Сергеевич зачёркивал «Урал», исправлял его на «Кавказ» и предавался мечтательности. Эй, Матрёна, перезаряди-ка мне кальянчик! Теперь – ба-на-новый! Вот съезжу на Приполярный Урал следующим летом, тогда напишу что-нибудь посвежее… Мысли путались, гений задрёмывал, чтобы через двадцать минут быть снова готовым – творить; творить разумное и, разумеется, вечное, потому как – гений.

Про Штирлица-Исаева в том дремучем XIX-ом веке ещё никто и не слыхивал. Таким образом, практически ни один жандарм и сатрап из третьего отделения не догадывался, что Пушкин опередил своё время… на пресловутые двадцать минут, задолго до народного артиста Тихонова. И это всё, не считая прекрасной лирики! Гений гениален в любом своём проявлении!

Да, вернёмся в чулан. Пробуждался Александр Сергеевич, и рука его сама тянулась к стилу. Рождался очередной шедевр «Монастырь на Сундуке» [12] Сундук (или Шапка) – название горы на водоразделе рек Вой-Вож Сыня и Вангыр (левый приток Кось-Ю) на Приполярном Урале. У Подножия Сундука в настоящее время находится туристическая база «Озёрная» Национального парка республики Коми «Югыд Ва». . Строки извивались туристическими тропами и ложились на бумагу, как вибрамы путешественников на плечи далёких перевалов. «Высоко над семьёю гор, Сундук, твой царственный шатёр…» Дунька, чаю мне! С пряниками и лимоном! Ай, да Александр Сергеевич, ай, да… сын кобелиной подруги!

Но первое возбуждение проходило, пытливый ум гения успокаивался и начинал анализировать. Опять призрак социалистического реализма в литературе вставал перед Пушкиным во всей своей Горькой красе и взывал к гордо реющему буревестнику и неуклюжим пингвинам, вечно прячущим что-то жирное в скалах или, там, утёсах.