Геннадий Прашкевич - Белый мамонт (сборник)

Шел, раскачиваясь, вытянув длинные губы. Невтягивающимися когтями мертво стучал по камням. Оборванцы трибы всегда уступали пещерному дорогу, и этому уступили бы, потому что старый, плешивый, одни кости да сухие мышцы, нисколько в нем жиру нет, только злость, но Хеллу шагнул навстречу, и молодая красивая в ужасе вскрикнула. Как большая рыба со страхом вжалась в холодный песок, заставив охотника снова ощутить необъяснимую боль в груди. А Люди льда и Дети мертвецов замерли, один только старый Тофнахт обернулся и резко взмахнул рукой.

Поняв, охотники вынесли из пещеры Большое копье.

Людям льда помогали растрепанные женщины. Следы босых ног оставались на мокром снегу, тускло отсвечивал чудовищный наконечник, матово серебрилось мощное клееное древко. Возбужденные голоса разбивались, глохли, придавленные падающим снегом. Двенадцать охотников торопливо несли Большое копье, еще двое разворачивали ровдужный парус, на ходу определяя направление ветра.

Медведь остановился. Чихнул недовольно, громко.

Он не думал, что копье направят против него, но на всякий случай показал желтые клыки. Зачем вынесли Большое копье? Он даже оглянулся – где холгут? И Дети мертвецов тоже не понимали, против кого можно направить столь совершенное оружие? Оно прорывало движущийся в воздухе снег как исполинская ракета. Что-то, наверное, оно там зацепило вверху, потому что снег падал и падал.

«Мама! Мама!» – вскрикнул где-то ребенок.

«Мамонт! Мамонт!» – послышалось Людям льда.

Но нигде мамонта не было, хотя старый Тофнахт еще выше поднял руку, указывая направление ветра. Большое копье, разворачиваясь, на секунду высветилось сразу все целиком – от страшного плоского отшлифованного наконечника до круглого древка, сжимаемого руками.

А снег падал и падал.

Он падал все быстрее и быстрее.

В стремительном падении больших снежинок казалось, что Большое копье уже летит, поднимается. И мир поднимается вместе с ним…

Дети мертвецов были.

Пурга дула. Собаки издохли.

Кончилась пища, истощились силы.

Один охотник остался.

Увидел – кости лежат. Тяжелые лежат.

Может, белый мамонт Шэли тут умер, может, обедали сумеречные ламуты. Такие приплывают с севера на больших лодках, безмолвно у костров пляшут. А видеть лодки сумеречных ламутов можно только при последних зеленых лучах трепещущего, как бабочка, закатного Солнца.

Дальше пошел.

Олешков встретил.

Стадо большое, олешки жирные.

А при олешках круглолицый в оленьей парке с иголочки, совсем не оборванец. Легкие муклуки обшиты легким синим бисером. Обрадовался: «Вот мне товарищ по земле!» Предложил: «В мой шатер пойдем!»

«В шатре кто главный?»

«Отец. Звать Нынто».

«Однако сердитый?»

«Рассудительное сердце, – радушно ответил круглолицый. – Сразу спросит, много ли о нем говорят в остальном мире. Как ответишь?»

«Отвечу – много».

«Вот правильный ответ».

«Все равно не пойду. Боюсь. Останусь на этом месте».

«Ну, ладно. Сиди с уважением. Побегу спрошу. Только не умри от слабости».

Жил старый Нынто в богатом шатре с женой. Сын к нему прибежал: «Ну, там человек пришел. Странный пришел. Невиданный пришел. Говорит, всех товарищей потерял, всех собак, тебя боится».

«Тогда пусть войдет», – разрешил Нынто.

«Сильно боится. Говорит, вдруг ты косо посмотришь».

«Пусть войдет. Зачем гостю сидеть на пусто лежащей земле?»

Полетел сын, как стрела, привел чужого. Тот встал у входа. Говорит негромко: «Боюсь». Старый Нынто, услышав такое, рассердился. Крикнул сыну:

«Затруднение ты! Введи гостя в полог. Угощение неси».

Чужой вошел.

Отряс с парки снег.

«Ты пришел?»

«Я пришел».

«Далеко ходил?»

«Ну, далеко ходил».

«Много видел?»

«Ну, много видел».

«Белого мамонта Шэли видел?»

«Нет, белого не видел. Под землей, наверное. Говорят, сшел под землю. Камни с гор не сыпались».

«Нет ли дурных вестей?»

«Ну, особенных нет. Только собачки сдохли, люди умерли».

«Много ли говорят обо мне в остальном мире?»

«Однако много», – опустил глаза гость.

«Когда охотился, сколько олешков убил?» – довольно поднял глаза Нынто.

Он считал себя самым сильным охотником, слава которого обгоняет бегущих в страхе олешков.

«Я мало убил. А ты?»

«Я много, – радушно похвастался Нынто. – Я всегда много убиваю. Мои дети, они – как руки мои. У меня много детей. Главный Етын. Это он привел тебя. Вот создал я хорошего насильника, грабителя чужих стад, сильного воина создал! Я сам много зверей и птиц убиваю. Ты когда охотился, сколько птицы убил?»

«Ну, я мало убил. А ты?»

«А я много, – опять похвастался Нынто. – А рыбы ты много поймал?»

«Ну, я мало. А ты?»

Скоро принесли угощение.

Старый Нынто стал считать на пальцах.

Получалось – много убил птиц и рыб. Зверей убил много.

Слава сильного охотника широко распространилась о нем, сказал. О нем, об охотнике Нынто, в остальном мире часто спрашивают. Глядя на старого Нынто, гость про себя решил: вернусь в пещеру, всех так нарисую. Олешков, рыбу жирную нарисую. Жирных птиц. И Нынто тоже. С ним дружить буду. Поглажу Большое копье. Оно такое, что не пойдешь с ним против птиц, это как дубиной на комаров махать. Нарисую на каменной стене многих птиц, рыб, олешков. Злые духи увидят, обрадуются, что я не отнял у них ничего. А что взял, то возвращаю. Жалко, не находится в тундре знакомый большой след. Среди круглых тундряных кочек не видно большого следа. Кого ни спрашиваешь, никто не видел холгута. Только находятся в траве кучи белых костей. Наверное, холгуты все давно под землю ушли. Им влага нужна, тишина нужна, они устали. Раньше белый мамонт Шэли весело смеялся над оборванцами трибы, делал хоботом как бы дружеское приветствие, а теперь тихий. Совсем его не видно. Люди льда породнились с Детьми мертвецов, теперь с детьми Нынто подружимся.