Геннадий Прашкевич - Белый мамонт (сборник)

Но и у духов промашка случается.

Принесли искалеченного Нинхаргу в пещеру.

Голые ребятишки, сопя, подползали к раненому. Их острые лопатки на худеньких грязных спинах торчали, как маленькие крылья. Дивились большой неподвижности прежде веселого охотника. Кормящие матери его жалели, давали материнского молока. А Нинхаргу в своем ужасном долгом бреду не переставая поминал обидчика.

Очнувшись, попросил воды.

Пальцы веером – везде сломаны.

На таких пальцах показал, что воду надо ему принести в двух разных сосудах.

Когда принесли, долго пил из одного сосуда, а из другого обмывал тяжелые раны.

« …убейте белого мамонта… »

Даже в забытье шептал жестокие слова.

« …убейте турхукэнни…

сломайте ему хребет…

вышибите мозги… »

Нисколько не скрывал своего желания.

Конечно, узнав про такое, белый мамонт Шэли сердился.

Дважды громил перевалочные базы охотников, убивал оборванцев.

Нинхаргу, узнавая про такое, громко плакал. Вот раньше бегал так резво, что мог догнать самого сильного молодого олешка, теперь лежит неподвижно.

« …сухие листья, сухие листья, сухие листья под тусклым ветром… »

Сухие листья шуршали под полумертвым охотником. Пил воду, смотрел во тьму.

« …дуй, ветер, дуй…

приди невыносимая буря…

заломай толстые лапы турхукэнни…

засти тусклые прищуренные глаза… »

Дотянувшись, копался в остывших углях костра. Под руку попадали камни разных цветов, некоторые переплавленные вещества. Знал, что обожженные палки и кости всегда крепче, чем необожженные. А теперь узнал и то, что склеенные из отдельных полос копья тоже всегда крепче, чем цельные. Такие полосы стал склеивать своей особенной смолой. Для пробы царапал наконечником каменную стену.

Куда дотягивался копьем, там и царапал.

Длинные полосы царапал. Округлые спирали.

Когда попадала под руку охра, втирал ее в царапины.

Однажды попала под руку глупая черепаха. Плоская, круглая, не выражала никаких чувств. Морщинистая чешуйчатая голова с носом, кривым, как клюв. Туманный взор. Ползала с беспредельной осторожностью, но Нинхаргу поймал, на плоской спине нацарапал отпечаток своей ладони, затер желтой охрой.

« …убейте белого мамонта… »

В мечте своей придумал особенного сильного духа, того самого, который сотворил первого человека Эббу. Люди льда дивились: «Вот сильный дух! Вот умный!» Но сам Нинхаргу не так думал. Ну, сильный дух. Но глупый. Людей льда создал, а землю испортил. Кругом горы, болота, а прямо пойдешь – белый мамонт Шэли стоит. Или над собственной кучей шерстистый носорог тащится. Или задавный гнус застит свет среди бела дня. Такой страшный мир, что сильный дух сам всего сильно боится, прячется в камышах, ест рыбу. Другого ничего не умеет поймать. Так боится, что спит на облаке. Может упасть, если крепко уснет. Потому всегда злой, вздернутый.

Вождь Энат, сердясь, колол Нинхаргу кремневым наконечником, насаженным на длинную птичью кость, требовал:

«Не пой так, как поешь!»

«А как надо петь?»

«А вот как я тебе скажу».

«А как ты скажешь?»

«Ну, я не знаю».

« …убейте белого мамонта… »

«Вот как так убить? – сердился вождь. – Слабыми стрелами? Или тонкими копьями? Или затащить тяжелого холгута на утес и сбросить его вниз? А где такое, чтобы вес его выдержать? Разве не порвет турхукэнни всех? Где взять оружие, чтобы убить столь величественного зверя!»

В каменной плошке, заполненной жиром, тлел нежный фитиль из размочаленных сухих трав. Колебались густые тени. Нинхаргу стонал, хватался за сердце, царапал стену острым копьем. Всегда охотники охотятся, матери кормят, дети играют, волк воет, суслик прячется в норке. А чем занимается калека?

Несколько линий под острием сошлись.

На вскрик Нинхаргу подошли женщины.

У них у всех были льняные, но грязные волосы. У всех запах земли – влажный, живой. Даже открытые груди пахли землей. За ними подошел вождь Энат, смеясь, другие подошли охотники, которые отдыхали. Увидели: линии на каменной стене, странно соединившись, очень напомнили силуэт белого мамонта Шэли. Будто страшный живой холм, способный растоптать всю трибу, сидел на огромной черепахе.

Непристойно сидел. Так получилось у Нинхаргу.

Будто особенной смолой прилепили белого мамонта к ползущей черепахе.

А белый мамонт сточенным сбоку бивнем еще и подгонял ее, и она почему-то не сердилась. Это страшным показалось Людям льда. Они отступили.

А Энат не поверил: «Не даст ему черепаха».

Вождь, в общем, держался широких взглядов, но не поверил.

Зато черепаха, запутавшаяся под ногами охотников, заволновалась. Она жила насыщенной тихими событиями жизнью и никаких ужасных потрясений не хотела. И связываться с белым мамонтом не хотела. Подумав, Энат так и сказал: «Теперь холгут убьет Людей льда. Он создал землю для первого человека, но время ушло и он убьет нас. Первого человека любил, а трибу не любит. Считает оборванцами».

На всякий случай уточнил: «Это холгут?»

«Это он», – ответил Нинхаргу.

«Кто научил такому?»

«Сам научился».

«От чего умер Нинхаргу? – интересовались люди после неожиданной смерти Нинхаргу. – Надеемся, ничего страшного?»

«Совсем ничего, – мрачно отвечал вождь и взвешивал на ладони каменный топор, запятнанный кровью художника. – Совсем страшного ничего. Все, как обычно. Всё, как бывает. Первый человек Эббу умер. Охотник Кухиа умер. Хишур с большой ступней умер. Теперь Нинхаргу. Только белый мамонт Шэли живет всегда».

Злобно пнул попавшую под ноги черепаху:

«Если мамонт умрет – мы будем?»

« Сердитый! »

Иаллу был.

Субшарту был.

Старый Тшепсут был.

Шли дожди, сменялись морозами.

К костру выползала зябнущая старая черепаха. Панцирь побит, зацвел седыми лишайниками, но всё ещё различалось изображение человеческой ладони. Никто не помнил, кто именно втер охру в процарапанные на костяном щите линии, но старую не трогали.

Охотник Хурри вернулся.

У него было волосатое лицо и прищуренные глаза под густыми бровями.

По тундре его с утра долго гонял шерстистый носорог. Потом гонял белый мамонт. Этот никак не хотел научиться глядеть на людей, как на существ высшего порядка. Из-под своих белесых ресниц всяко глядел, но как на оборванцев. Хурри с трудом убежал от шерстистого носорога, потом от холгута. Даже упал, испачкался. Хотел почиститься, да тут снова выскочил носорог, хотел растоптать, но учуял запах испачканного.

Стоял, тащился.

Теперь Хурри сердился.

Ему требовалось немного уверенности.