Геннадий Прашкевич - Божественная комедия (сборник)

Да, вдовой… Этуш не ошибся…

Анхела прощалась с Хосефом Кайо.

Она знала: круг замкнут. Она знала: ей еще не раз предстоит родиться там, в далеком двадцать четвертом веке, и ей еще не раз предстоит терять Риала и прощаться с Кайо. Люди не могут смириться со смертью, какими бы героями они ни были. Хосеф… И Риал… И царь Гиш… Правда, о царе Гише пели на доисторических базарах, его имя произносили в толпе, о нем вспоминали, услышав в ночи грозное рычание льва, шумерские пастухи, о нем говорили, качая черными бородами, жрецы в семиэтажных эккурах, а Хосеф Кайо, либертозо, сейчас уходил один… Совсем один… И не в пламени погребального костра, как цари Шумера, а на продранной железной сетке «Лоры»… И крылья добрых духов Утукку и Ламассу не реяли над умершим либертозо…

Навсегда ли мы строим здания? – с горечью подумала Анхела. – Навсегда ли мы входим в жизнь? Навсегда ли мы вводим в сердце любовь и ненависть? Она смотрела на распростертого на «Лоре» либертозо и понимала, что только так вот и рождаются мифы. Когда даже небеса вверху еще не были названы, сказала она себе, и земля внизу еще не была отделена от неба, когда изначальный Апсу, а с ним Мумму и Тиамат еще мешались вместе, пришла пора создавать мифы, – первое, но, может быть, самое главное оружие человека в борьбе за самого себя, в борьбе за свое будущее. И одной стороной лица, не видимой собирающему бумаги майору, Анхела заплакала – по своей не случившейся любви к Кайо, по своей потерянной любви к Риалу…

Что ж, сказала она себе, годы, проведенные в Тании, не пропали напрасно.

Я знаю, что случилось с Риалом. Я знаю, что трагедия, разыгравшаяся в Шумере, трагедия, подробности которой еще не скоро станут известны, пока не понята, к счастью, не опознана людьми текущего века. А это значит, что ошибка Риала, его странная гибель никак не смогут повлиять на мироощущение человечества, на его желание строить будущее, не ожидая ничьей помощи.

Значит, пора возвращаться…

Но странно, мысль о возвращении в двадцать четвертый век почему-то не принесла ей облегчения. Почему? – удивилась она. Спрайс на столе. Письмо археолога уничтожено. Что может помешать возвращению? Уже сегодня временная ловушка нырнет из будущего в Ниданго, в точку перехода, лежащую недалеко от шоссе, с которого виден одинокий шпиль монастыря Святой Анны.

Она судорожно искала: что?

И нашла.

«Запад Абу… Пять костров ромбом… Одиннадцатого… Пятнадцатого… Двадцать четвертого…»

Опустив боковое стекло джипа, майор Досет смотрел на пролетающие мимо деревья.

Чуть повернув голову, он мог видеть своего технического помощника. Волосатые руки Дуайта крепко сжимали руль. От серой армейской формы несло табаком и потом. Так же, табаком и потом, несло от замерших позади морских пехотинцев. А вот от эксперта Витольда, сжимающего в руках портфель с документами, пахло просто старостью. Но и табаком тоже.

Майор искоса взглянул на Анхелу.

Чем пахнет она? Лесными цветами? Полевой травой?

Трудно уловить, слишком силен запах бензина, пота, табака.

Посредник между веками! Звучало неплохо. Он несколько раз повторил про себя эти два слова. Я, кажется, дождался своего часа. После первого же сообщения о разгаданном им вторжении из будущего танийцы навсегда забудут про смерть какого-то там Народного президента и заговорят о логике Досете, о его прозорливости, и на этот раз я не упущу шанс! Если эта странная женщина и впрямь мост между веками, то посредине моста встану я. Мне виднее, кого впускать, а кого не впускать в будущее. Мне виднее, как строить отношения с будущим.

Майор расправил отяжелевшие, вдруг уставшие плечи.

Мы – военные! Мы – профессионалы! Будущему все равно не обойтись без нас.

Эта мысль была яркой. Она полыхнула в мозгу майора даже ярче, чем вспышка, ослепительно расколовшая ночь.

Мина, подложенная под настил шоссе, оторвала мотор джипа и убила всех, кроме Анхелы Аус.

Взрыв был таким мощным, что несколько либертозо, пробиравшихся в лес Абу, остановились и настороженно обернулись в сторону шоссе.

«Твоя работа, Густаво!» – одобрительно сказал один и похлопал по плечу смущенного Густаво.

«Хорошая, сильная мина, – сказал второй. – Хосеф Кайо называет такие мины «вдовами». Их везут к нам на самолетах. Когда мы встретим Хосефа Кайо и он приведет нас к лесному аэродрому, у нас будет много таких мин».

…упал фужер.

Залаяли иностранцы.

Белые перчатки до локтей. Бриллиантовые запонки, лица в экземе, от зависти, наверное. «Вы тоже из них?» – физик Расти (Ростислав) Маленков (почетный гость) смотрел, впрочем, не на гостей, а на стену, украшенную модным пустым квадратом, на месте которого могло находиться полотно Снукера (Родецкого). Мадам Катрин улыбнулась: «Наверное». Она тоже смотрела на модный белый квадрат. Тридцать на тридцать пять. Там мог бы сейчас висеть желтый смычок, струящийся по коричневым дрожащим струнам.

«Видите того человека в черном костюме? Да, да, усатый. Он написал толстенную книгу, доказывая, что мы еще найдем знаменитое полотно Снукера…»

«А вы в это не верите?»

Физик рассмеялся: «Ни на секунду. Как и в то, что вы останетесь в России».

«И зря… Это я не о себе… У Родецкого был шанс, но он его не использовал, теперь прячется, как этот иранец… Как его? Ну да, Рушди… Ах, Снукер, Снукер. Я все же не понимаю, почему какую-то ирландскую проститутку нужно бояться больше чем исламистов».

«Власть времени…»

«Вы о возрасте?»

«Не совсем… – Баронесса Катрин фон Баум сводила Маленкова с ума. – Каждому времени сопутствуют явления, порождаемые только самим временем. Я думаю, например, что первые христиане не нуждались в квантовой физике».

«А в чем они нуждались?» – легкий взмах ресниц.

«В последователях. И только. Неадекватное восприятие мира разрушает личность».

Негромкие голоса, покашливания. Звон бокалов. «Только Леонардо сумел приблизиться к более или менее правильному пониманию времени». Галстуки, прически. «Время разделяет ужаснее, чем пространство». Волны зависти, непонимания, изумления. «Мы никогда не сможем поговорить с Родецким, неизвестно даже, жив ли он». Бананы в углу (нелепая инсталляция), их сладковатый запах. Из-за круглой колонны, поддерживающей выпуклый, как небо, свод, внимательно смотрела на белый квадрат девчонка. Круглое лицо, не румяное, нет, платиновый отлив коротко постриженных волос, темная родинка чуть выше верхней губы, справа. Глаза чуть разной величины, но, может, это так свет падал.