Марина и Сергей Дяченко - История доступа

Король молча смотрел на нее.

В свои сорок лет он был почти лыс. Морщины на лбу сошлись тюремной решеткой: две вдоль, три поперек. Глаза, очень темные, казались подведенными тушью, хотя никакой туши не было. Под тяжелейшим темным взглядом Янина внутренне заскулила.

Прошла еще минута.

Король приподнялся, отдернул занавеску на приоткрытой двери и крикнул гвардейцу:

– Найди ее экипаж и служанку. Пригони в гостиницу.

Снаружи убралась подножка и закрылась дверь. Почти сразу карета тронулась с места – очень мягко, на мягчайших рессорах.

Куда мы едем?

Янина плотно сжала губы. Оставалась еще возможность, что это не король, а разбойник в королевском обличье. Непонятно, почему разбойнику подчиняется гвардия, но допустим…

– Янина из Устока, – сказал король с непонятным выражением. – Любительница поэзии. Кто выиграл?

– С позволения вашего величества, – Янина чувствовала, как цепенеет от напряжения спина, – поэт Агат.

– У меня для вас новость, сударыня Янина. Вас выбрали невестой принцу.

Он сказал это, не меняя тона, скучно глядя в темный угол кареты.

– Да вы что! – вырвалось у нее, и вырвалось нехорошо: грубо, да еще и с ноткой брезгливости. Она пришла в ужас от собственной дерзости. – Я прошу прощения. Я нечаянно, то есть я хотела сказать…

Лицо онемело – отхлынула кровь.

– Выбирайте выражения, милочка, – сказал король, жутко глядя на нее черными неподвижными глазами, и Янина стиснула кулаки, захватив немного шелковой ткани выходного платья.

– Я прошу прощения, – она поняла, что готова даже заплакать. И решила, что это будет к месту, что король, возможно, сжалится над ее слезами. Но как только Янина об этом подумала – слезы высохли, осталось головокружение и холод. – Я хотела сказать, что шансы мои сочтены в списке как один к тысяче, род древний, но очень захудалый, дальний, этого не может…

Она осеклась. «Этого не может быть». Не хватало еще, чтобы король приказал отрезать ей язык за хамство: вот это, наверное, вполне возможно.

– Это может быть, – сказал он немного мягче. – Вы будете невестой принца. Потом его женой. Потом – королевой. Матерью наследника. Матерью и женой короля. И перестаньте столь явно сокрушаться по этому поводу!

От удивления она выпустила примятые складки платья.

– Я просто очень удивилась, ваше величество. Я не ожидала. Я… рада.

Карета покачивалась, как лодка. Король смотрел на Янину уже легче – во взгляде не было такого бешеного напора.

– У вас были другие планы, да?

Она перевела дыхание.

– Да.

Он кивнул, будто этого и ждал.

– Вы кого-нибудь любите?

– Нет.

– Это хорошо. Вы ведь сами понимаете – с этой минуты вы будете любить только принца, только его, и больше никого. Вы будете ему верной женой. Это точно?

– Да, – пролепетала Янина, и узоры на внутренней обшивке кареты вдруг сложились для нее во множество лиц, расставленных в шахматном порядке: глумливое лицо – гневное, снова глумливое, и так от стены к стене.

– Я захотел сказать вам эту новость сам, – король наклонился к ней, всматриваясь в глаза. – Догадываетесь почему?

– Да, – голос Янины дрогнул. – Но… Все эти девушки… Дочери барона из Хлебного Клина, они…

Лицо короля сделалось мрачным.

– Да. Сразу после объявления выбора вы окажетесь в опасности: упасть под колеса экипажа, съесть несвежее за обедом, получить кирпичом по голове – обычное дело для невесты, не так ли?

Янина с удивлением поняла, что не боится. То, что уже случилось с ней, было так неподъемно, что страх смерти бледнел перед этой ношей.

– …Поэтому с минуты назначения вас невестой и до самой свадьбы вы будете находиться в секретном месте. Я сам позабочусь о вашей сохранности. Завтра вас ждет тяжелый день – вы не можете не присутствовать на оглашении выбора.

Глумливые и гневные лица, сложившиеся из цветов и букетиков, расплылись у Янины перед глазами.

Ночью у дверей гостиницы дежурил пикет. Гвардейцы сидели в передней, играли в кости, и ни один из постояльцев – и даже хозяйка – до самого утра не смели выйти за порог.

Дуэнья глядела на Янину глазами, похожими на поставленные торчком фасолины. Ей никто не объяснил, что происходит: поначалу ей показалось даже, что и ее, и госпожу арестовали и поодиночке сопровождают в тюрьму.

– Мы должны спать, – сказала Янина и не шевельнулась. Она сидела в кресле посреди просторной гостиной их дорогого номера. Рядом на ковре лежали мокрые туфли. Топилась печка среди теплой влажной весны, но Янине по-прежнему было холодно. – Мы должны спать. Завтра на рассвете за мной прибудет карета.

– За вами? А я, разве я не должна…

Янина закрыла глаза.

– Илли, я хотела бы поменяться с тобой местами. Чтобы ты поехала во дворец, а я осталась.

– Но как же? – Глаза, похожие на фасолины, заблестели. – Единственный раз в жизни! Оглашение невесты принца! И это вы!

Дуэнья вдруг вскочила и пустилась танцевать по комнате, устраивая ветер кружевами. Потом обрушилась на пол перед Яниной, разметав широченную юбку:

– Умолите их, чтобы меня взяли! Я ваша наперсница, я обязательно должна там быть!

– Они боятся, что ты распустишь язык, – призналась Янина.

– Ни за что!

– Илли, что я могу сделать? – вырвалось из самой глубины, откуда-то от солнечного сплетения, твердого, как рыбий костяк. – Я ничего не решаю – ни своей судьбы, ни твоей.

– Вы ведь будете королевой…

Янина глубоко вздохнула и задержала дыхание.

– Ты говорила с поэтом?

– Да. Он согласился приехать к вам в поместье и жить там так долго, как вам заблагорассудится.

– Придется отказать ему, – сказала Янина после длинной паузы.

– Вот еще! Пригласите его во дворец!

– Илли, ты же умная, – Янина посмотрела на печку, выложенную голубенькими изразцами, на красные щели заслонки. – Ты же умная девушка, зачем ты расстраиваешь меня и говоришь ерунду?

Часы за окном, на городской башне, отрывисто пробили час.

За ширмой, в закутке, предназначенном для умывания, потихоньку остывала вода в огромной кадке. Янина сама зажгла керосиновую горелку и забралась в кадку, не снимая тонкой сорочки.

Через пять минут стало тепло, через шесть Янина поняла, что скоро сварится, и попросила Илли погасить горелку. Сняла через голову мокрую сорочку и выстирала ее тут же, в кадке. Эта рубашка, тоньше паутины и крепче железного листа, с изнанки была расшита узором, как письменами, либо письменами, как узором. За много лет Янина привыкла, что рубашка высыхает на ней: стоит растереться полотенцем, а потом надеть отжатую рубаху – и через несколько минут, глядишь, она уже сухая.

Часы за окном пробили три.

– Мы должны спать, – повторила Янина и ощутила, к своему удивлению, что глаза слипаются.