Кирилл Князев - Пьющие чудо

Я останавливаюсь на краю обочины, затравленно верчу головой. Звать на помощь – бессмысленно. Трасса ещё пуста, да и кто в наше время отзовётся?

Из-за поворота, слепя фарами, выруливает импортный грузовик. Не раздумывая, прыгаю ему под колеса. Впереди – только вожделенный бетон забора и белое марево света. Рывок, из последних сил: по ушам бьёт визг тормозов, в спину толкает воздухом – стальная махина прошла всего-то в паре сантиметров. Будь я чуть медленней, всё кончилось бы плохо. Для меня.

А так только для незадачливого водителя и «работодателей». Уже возле самого заграждения слышу грохот, треск, звон стекла. Оборачиваюсь. Грузовик впечатался тупой мордой в чёрный бок иномарки. Я успеваю заметить, как машина, рыча, таранит легковушку. Тащит несколько метров, до первого сугроба. И, моргнув фарами, замирает.

Мой последний в этой погоне финт получается неуклюжим: рука болит настолько сильно, что я с трудом переваливаюсь через бетонные плиты. Как хорошо, что стоянка ныне без хозяина, и колючую проволоку поверх забора давным-давно срезали!

Двухчасовое сидение в сугробе, на морозе – испытание для организма не из лёгких. Но я терплю. Место, которое я выбрал для засады, было когда-то раньше игровой площадкой. За моей спиной – бывший детский сад. Дан говорил, что выпускники садика «Колокольчик» не ушли далеко, и работают в тех же стенах, где когда-то росли. Только вместо игровых комнат – офисы. Повзрослевшим детсадовцам больше не нужна огороженная кустарником площадка. Зато ей, судя по разбросанным коробкам-седушкам, воткнутым в куски пенопласта шприцам и пустым пивным бутылкам, успешно пользуются менее благополучные граждане.

Ну и ещё я.

Со стороны дома, за плотным сплетением ветвей, меня не разглядеть. Зато мне всё видно.

Иногда, не выдерживая колючего холода, я прогуливаюсь по захламлённому асфальту, оставляя компрометирующие следы. Выкуриваю одну за другой сигарету, глядя на знакомое окно пятиэтажки. Жду, когда в нём загорится свет. Это будет знаком, что друг вышел из Канвы. Но пока за стеклом темнота. И я жду.

Возле подъезда три машины перемигиваются алыми всполохами сигнализаций. Либо «работодатели» решили подстраховаться и остановились где-то подальше, либо не догадались ловить меня у Дана.

К семи часам город просыпается окончательно. Металлические двери подъездов то и дело хлопают, выпуская жителей на работу. Урчат разогреваемые двигатели авто.

Наконец, когда желание послать всё к чертям и отправиться греться на ближайшую станцию метро овладевает мной, в окне загорается свет. Спустя минут пятнадцать пищит домофон, и на заснеженную улицу выходит Данил. В одной руке целлофановый мешок мусора, в другой – мобильник.

Это наш с Данилом давний способ рандеву. На экстренный случаи, которые нет-нет, да случаются. Можно, конечно, подняться наверх, позвонить в дверь, и дождаться пока друг сам выйдет из объятий Канвы. Но супруга Дана по вполне объективным причинам меня не жалует. Я её понимаю, и нисколько не виню.

Дан мнётся под крышей подъезда, безуспешно пытается меня вызвонить. Затем, убрав мобильный в карман, идёт к мусорным бакам. Я, стараясь держаться тени, двигаюсь ему наперерез.

Друг замечает меня на полпути.

– Ты чего телефон вырубил, – бурчит он, отвечая на рукопожатие. – Я весь на нервах уже.

– Фоксу прищемили хвост, – говорю я. И вкратце описываю утренние приключения.

Данил мрачнеет лицом:

– Так, сейчас быстро садись в машину… я подойду чуть попозже.

– А меня там не «того»?

– Тебя на улице скорее «того», неуловимый старатель…

Что ж, довод разумный. Мы, затравленно озираясь, идём до Данового авто. Он припаркован с другой стороны дома, в месте, где окна спальни смотрят на местную стоянку.

Стуча зубами от холода, запрыгиваю в «Форд Мондео». В салоне не теплее, чем на улице.

– Хоть печку включи, садист, – говорю.

– Щас, будет тебе и печка, и пряники с чаем…

Насчёт печки и чая друг не шутил. Но вот пряников я так и не увидел. Мы час петляли по городу, безуспешно пытаясь высмотреть идущий за нами «хвост». Попутно заехали в «Макдональдс», где раздобыли завтрак.

– Я не понял: ты прямо с балкона сиганул? – спрашивает Дан. Машина останавливается на светофоре. Друг поспешно откусывает от бургера, названия которого я не запомнил.

– Не сиганул, – мрачно поправляю я его, – упал. Там скользко было.

– Цирк… дай посмотрю руку. Болит?

Не успеваю ответить: Данил уже задирает рукав куртки. Шиплю от боли: кисть действительно болит, немного опухла.

– Растянул, – вздыхает друг. – Бедовый… ну ничего, в Канве подлечим.

– Кстати, насчёт Канвы, – говорю, – что там у вас?

– Да ничего нового. Девочку отнесли в Кышеву башню. Всю дорогу спала, как младенец. И сейчас спит, наверное. Быстренько сгоняли в город за пряхой. Та лишь руками развела. Говорит, клубок нитей такой запутанный, что проще разрубить, чем копаться – жизни не хватит.

Машина трогается с места. Выезжаем к набережной. Мимо проплывает прикрытая предрассветной мглой Ока.

– Так разрубили бы.

– Нельзя, – качает головой Дан. – Убьём девочку.

– В Канве не умирают, – бурчу я. Данил ничего не отвечает.

Да, здесь я прав: человек не умрёт, пока связан с Землёй. Если эта связь оборвётся, то есть землянин станет фриком, тело в Канве вновь станет смертным. По крайней мере, так принято думать. Кто знает, может это хитрая уловка, чтобы канвианцы не пополняли фриково войско раньше времени? Хоть у нас и нет государства, нет общей идеологии на Той стороне, сильные мира не могут не знать о Иллюзорном мире. Наверняка предпринимают какие-то действия.

Чтобы проследить эти ниточки, ведущие к правительству, нужно жить в городе, среди людей. А не быть старателем.

– Куда едем? – спрашиваю.

– Просто ждём, – пожимает плачами Дан. При этом движении тихонько скрипит кожа куртки, поднятый меховой воротник на мгновение скрывает от меня лицо компаньона. – Когда Хомяк позвонит.

Словно в ответ на реплику, оживает мобильник. Мы как раз выезжаем на съезд, где движение, несмотря на утро, оживлённое.

– Возьми трубку, – просит меня Дан. – Посмотри кто. Если Хома, или Кыш, скажи – едем.

Смотрю на экран. На нем – забавная рожица грызуна, и подпись «Х. Вург».

– Мы едем, – с ходу говорю я.

– Куда? – голос у Хомяка блеклый, опустошённый. Такая интонация бывает у людей, когда случается что-то действительно серьёзное. Будто мешком по голове человека стукнули.

– Не знаю, – честно отвечаю. – Что там у вас?

Хома недолго молчит, словно пытается собраться с мыслями. В динамике что-то шуршит, хлюпает. Только сейчас до меня доходит, что парень плачет.