Александр Шушеньков - Чирик

Исломов двигался короткими перебежками, как боец во время атаки. Было раннее утро, и в большинстве вагончиков еще не зажегся свет. Тем не менее его осторожный глаз углядел во тьме небольшие группки солдат, крепящих флаги на отдельных возвышающихся строениях. Он напряг извилины, пытаясь сообразить, что за праздник предстоит отмечать, но так и не вспомнил, поскольку прямо на него вдруг вылезла из сугроба, застегивая штаны, здоровенная фигура прапорщика Лавреньева, известного в округе под прозвищем «король бараков». Исломов рванул вбок, провалился в сугроб, юлой прокатился по откосу под прикрытие густых елок, обмирая и поминая Аллаха… Издалека донесся сиплый голос прапорщика:

– Флаги вешают… Вот так-то, Костик, отжил свое!

Кажется пронесло! До вагончика Прохвальчук осталось ходу минуты две. Исломов стал под деревом отдышаться…

Еще полгода назад он жил не тужил в горах горного Бадахшана на пастбище у отца Саида, играл на скрипке и верил, что жизнь прекрасна и удивительна. Мирно жевали траву овцы, ласково улыбался отец, дедушка Ширали угощал его молодым вином… Но в один черный день прилетел вертолет, из него вылез небритый и злой майор Азизов и райской жизни пришел конец. Как ни уговаривали дед с отцом, как ни предлагали майору барашка (и даже мотоцикл «Восход»!), не удалось им защитить своего любимого Хусейна от происков заклятых врагов рода – семейства Хизира Имомова, ибо, да будет свидетелем тому Аллах, именно по его, и только его собачьему наущению явились на высокогорное пастбище военкоматовцы!

В вагоне, среди таких же, как он бедолаг, Хусейн впервые услышал русскую речь, узнал, что теперь он рядовой Исломов, что на свете есть Сибирь, а в этой Сибири, среди морозной тайги расположен город Краснохренск, недалеко от которого – всего в двухстах километрах севернее – ему предстоит выполнять свой воинский долг. Еще он узнал, что любой, у кого на погонах что-то изображено – полоски или звездочки – может запросто отобрать у него щербет, дать в глаз или просто послать далеко-далеко. Очень быстро он познакомился с русским языком, который оказался на редкость простым и состоял буквально из трех десятков слов, таких как «встать!», «смирно!», «заткнись!», «хавать», «салага», «сука» и так далее. А наиболее употребительные понятия и выражение, с которым они произносятся, Хусейн усвоил вообще в первый день, сразу после того, как назначенный старшим по вагону сержант Запойло построил их в коридоре. Все, суки, отгулялись, сказал тогда сержант, пришел вам… Слово, которое он добавил, соответствовало по смыслу слову «конец», но было куда глубже и красочнее!

Подъезжая к Краснохренску, Хусейн понял, что возможно, Аллах ошибся, назначив местом службы именно этот район земного шара, а когда дело дошло до разгрузки в конечном пункте назначения – станции Заплатово, ему стал ясен и смысл скрытого доселе понятия «ад». На его беду советская армия еще только начинала осваивать этот дикий уголок тайги. Тысячи солдат концевического УИРа в составе своих военно-строительных отрядов приступали к созданию военного городка и шахт для будущей ракетной дивизии буквально на голом месте, хотя, кто рискнет назвать голым местом тайгу? Вековые ели и сосны, непроходимые кустарники, болотистая почва – вот что встретило военнослужащих. Плюс ко всему – морозы и снегопады!

В бестолковой суете шло разворачивание техники и личного состава. График, утвержденный в главке, постоянно срывался, прибывающее оборудование при разгрузке билось и загромождало подъездные пути, дорога, соединяющая Заплатово с деревней Кепкино, постоянно заносилась метелью… Полковник Концевич проводил непрерывные совещания, грозя отдать под трибунал каждого из подчиненных командиров частей, те, в свою очередь громили своих подданных… Подобно горной лавине, громы и молнии начальства спускались все ниже и ниже, захватывая новые слои – офицеров, прапорщиков, старшин, сержантов. И наконец сейсмический удар достигал низа – солдат! На этом дне, в числе тысяч других барахтался рядовой Исломов. В первые дни, пока проходил карантин, еще можно было жить. Молодых новобранцев держали в отдельной палатке, которую бдительно охраняли прапорщики и сержанты, и если с кем-то случались неприятности типа отобранного ремня или синяка под глазом, то это были только редкие эпизоды. Правда, еда оставляла желать лучшего – разжиженная картошка с вареной рыбой неизвестного происхождения была основным блюдом, от чего у молодых воинов не прекращались трудности со стулом. Да еще проклятый холод… Были также немалые проблемы с воинскими уставами, написанными на русском языке.

Через месяц Хусейн принял присягу. Собственно, сам он этого не понял, да и как можно понять, что происходит, если утром тебя ставят в строй на морозе минус двадцать пять градусов, потом командир роты скороговоркой что-то зачитывает по-русски, а потом тебе дают ручку и предлагают расписаться. Хусейн не придал бы этому мероприятию большого значения, но, увы! – оно знаменовало собой переход к новой, и, как оказалось, гораздо худшей доле.

А все объяснялось чертовски просто. До принятия присяги новобранцы еще не были в полном смысле военнослужащими, и к ним не могли применяться санкции, которые упоминались в уставах и были обозначены в уголовном кодексе. А теперь они становились тем самым пушечным мясом, которое долженствовало по мысли московских стратегов нагнать страху на ненавистный Запад. Хусейна в числе нескольких земляков направили в роту прапорщика Забулдаева. И началась служба! Рота занималась расчисткой леса под строительные площадки. Хусейну выдали топор – гиганское сооружение, с которым в каменном веке ходили на мамонта, и назначили напарником к активисту стенной печати старослужащему Никифорову – мрачному детине с лицом популярного артиста Виторгана и длинными руками орангутанга, до армии отсидевшим три года за убийство. В редкие минуты отдыха Никифорову нравилось писать заметки в ротную стенгазету «Стройбатовец».

Увидев напарника, Хусейн понял, что на скрипке ему больше не играть. Каждое утро, кроме суббот и воскресений, рота выходила в тайгу. Остервенело молотя по замерзшей коре, Исломов с тоской вспоминал родные места. Там тоже были деревья, но не в таком же количестве! Впрочем, работа, как оказалось, еще не самое страшное. Хуже было, когда они возвращались в палатку (казарма еще не была построена) и после ужина, заканчивающегося вечерней поверкой и отбоем, оставались одни, без прапорщиков и офицеров. Наступало время разборок между «дедами» и молодыми, между узбеками и таджиками, между армянами и азербайджанцами, между теми, кто имел богатое уголовное прошлое и теми, кто его не имел. Каждый вечер Хусейн получал свою порцию кренделей и если бы не периодические заступничества активиста стенной печати, считающего его своим личным секретарем, вполне возможно, вернулся бы он домой раньше срока под обозначением «груз 200». К новому году Исломов уже прекрасно знал, что такое на армейском языке «велосипед», что обозначает выражение «дать пива», и довольно сносно научился варить чифир. Он привык к периодическим кражам валенок, ко вшам – подлым и отвратительным созданиям, к тому, что во время приема пищи масло надо отдать Никифорову, а все остальное мгновенно проглотить, к тому, что старшина роты младший сержант Бахметьев поднимает «салаг» в три часа ночи криком «Рота в ружье!» и потом гоняет под вой пурги вокруг палатки в течение часа… В редкие часы, когда у него ничего не болело и никто не орал на него, он ощущал дискомфорт.