Клэр Норт - Совершенство

– Мой муж сказал, что в следующей жизни Бог ожидает этих людей с огнем, судом и праведным воздаянием, – говаривала она. – Но мне кажется очень достойным дать им испробовать то, что они творят в этой жизни.

Вокруг нее собрались другие обитатели дома престарелых. Кто-то улыбается, кто-то стесняется, у кого-то на губах остатки пищи, кто-то разодет так, словно на свадьбу собрался. За ними – обслуживающий персонал с нищенскими зарплатами: руки скрещены на груди, улыбки приставлены к лицам, как хвост к ослу. И, наконец, волонтеры. Бобби с Десятой авеню, живший рядом с железной дорогой и под бильярдной, который зарабатывал на жизнь тем, что посещал конференции фокус-групп.

– Моя работа – быть реальным, – объяснял он. – Я – профессиональный реалист.

Максин из Бронкса, чья мать умерла в этом доме меньше пяти месяцев назад, которой «не хотелось оставлять женщин в одиночестве, пусть даже мама оставила нас». Большой Би из Моррис-Хайтс, который почти ничего не говорил и которого я считала холодным недоумком до тех пор, пока как-то раз не увидела, как он обнимал миссис Ватробу, когда та начала плакать, просто так, безо всякой причины.

А на заднем плане, посреди всей этой компании, стою я, улыбаясь в объектив и уперев руки в бока, а он рядом со мной, «бледнолицый» улыбающийся незнакомец, положивший мне руку на плечо.

Кто он был?

Кто он теперь ?

Я пристально всматриваюсь в фотографию и ничего не могу вспомнить.

Его рука у меня на плече: конечно же, я это припомню?

Я закрываю глаза, чтобы вспомнить момент, когда блеснула вспышка фотоаппарата, и не могу припомнить, чтобы чья-то кожа касалась моей.

Ответы – в письме, так что я читаю дальше.

Ты видишь? – спрашиваю я. – Ты видишь его?

Фотографию повесили на доску объявлений через три дня после съемки, чтобы напоминать людям о торжестве. Я, наверное, стояла и таращилась на фото минут десять-пятнадцать, пытаясь понять, что к чему. И не смогла. В итоге я умыкнула ее с доски и начала обход, старясь обнаружить мужчину с фотки. Конечно же, его там не оказалось – Вселенная не так тесна, как мир, – но после обеда, когда я уже уходила, он объявился входящим в здание. Я, разумеется, его не узнала, но то, что фото все еще было у меня, и сам факт того, что я его не запомнила, заставило меня задуматься и удивиться. Я сравнила его лицо с лицом на фотографии, увидела, что они совпадают, подошла к нему, назвала свое имя и сказала, что мы еще не знакомы, а он ответил:

– Нет, я здесь совсем недавно .

Тогда я показала ему фотографию .

Сначала, по-моему, он решил, что я из какой-то спецслужбы. Он быстро схватил куртку, словно собрался уходить, но я успела вцепиться ему в руку и сказать:

– Нет, послушайте. Вы не понимаете. Я вас не помню – а вы можете вспомнить меня?

Вот он посмотрел на меня .

Вот поглядел на фотографию .

Вот снова посмотрел на меня .

Вот начал понимать .

В тот момент мы вышли вместе, слова нам были не нужны. Мы зашли в закусочную за углом, не смея упускать друг друга из виду, пока, наконец, он не произнес:

– Мне надо это проверить .

Акцент у него был американский, характерный для Восточного побережья – он говорит, что он из штата Мэн .

Итак, он оставил себе записку: «Ты знаешь эту женщину, она похожа на тебя», – и положил ее поверх куртки. Я тоже написала себе записку: «Сидящий рядом с тобой мужчина похож на тебя, он – некто, кого ты забудешь, говори с ним, гляди на фото, запоминай, ЗАПОМИНАЙ». Затем он отправился в туалет, а я таращилась на фотку, пока глазам не стало больно. Когда он вернулся, то уже все забыл, но, собравшись взять куртку, заметил оставленную самому себе записку и увидел меня .

Еще один предмет: записка, нацарапанная моим почерком на обороте салфетки из закусочной.

Запоминай, ЗАПОМИНАЙ.

– Привет, – сказал он, протягивая руку. – Меня зовут Паркер – единственный и неповторимый Паркер из Нью-Йорка. За исключением Человека-паука, который урод .

– Хоуп, – ответила я. – Похоже, мы раньше уже встречались .

– Вы англичанка? Господи, кажется, я, наверное, вас уже об этом спрашивал .

– Я не помню, как вы спрашивали, хотя, вполне возможно, мы десятки раз говорили подобным образом .

– Я вас забыл .

– А я забыла вас .

Кажется, он тогда рассмеялся; я-то уж точно. Вся абсурдность этого – полное помешательство. Но когда я засмеялась, мне одновременно хотелось заплакать, хотя грусти я не чувствовала. Каким он будет, зеркальный образ меня самой? Как он жил? Сможем ли мы вдвоем создать что-нибудь значащее?

Он схватил меня за руку и крепко ее сжал, а я не вырывалась, поскольку мне тоже нужно было быть рядом с ним .

– Мы не покидаем друг друга, – произнес он. – Еще не время, не сегодня .

Мы вместе отправились гулять по городу. Весь день мы переходили из кафе в кафе, от одной достопримечательности к другой, как туристы. Движение – это хорошо. Как незнакомые люди, мы находим новые виды, новые места, ощущаем наши голоса, когда идем вместе, бок о бок. Мы направились в Центральный парк, пили горячий шоколад и виски. Поднялись на вершину Эмпайр-стейт-билдинга, поужинали на Бродвее. Мы не упускаем друг друга из виду, не смеем отвести друг от друга глаз. Он предлагает научные опыты, говорит, что мы можем засечь, сколько времени нам понадобится быть врозь, прежде чем мы забудем друг друга, посмотреть, сможем ли мы запомнить друг друга на ощупь с закрытыми глазами. Он говорит, что это шанс, потрясающая возможность, но даже когда он это говорит, я чувствую сомнение в его словах. Я стою возле кабинки в туалете и пою, пока ему нужно отлить, а он трясется от страха, когда запирает дверь – вдруг он меня забудет, и мне тоже страшно. Запоминай, повторяю я, запоминай .

Мне интересно знать, сколько ты – то есть я, та я, что станет тобой, когда забуду, – запомнишь из всего этого. Вскоре я сделаюсь тобой, изучающей это письмо, и что тогда? Запомню ли я Эмпайр-стейт, запомню ли ватрушки с шоколадом и ванилью. Музей Гуггенхайма и как он сползал с пластикового сиденья экспресса, когда мы мчались по Манхэттену? Что ты видишь?

Я вижу Эмпайр-стейт и распростертый подо мной Нью-Йорк. Я помню, как чизкейк прилип к моей вилке, а плотный белый и черный шоколад перемешались между собой. Я помню, как мчалась в вагоне экспресса, но никто не сползал с пластиковых сидений, и никого рядом со мной не было.

Ты помнишь чувство? Помнишь смех? Помнишь радость, надежду, страх?

Я помню… Помню, как смеялась в музее Гуггенхайма, вот только не могу припомнить, над чем именно.

Теперь мне страшно. Я боюсь того, что когда он исчезнет из моей памяти, умрет и частичка меня. Чувства, то, что я узнала, мысли, пришедшие мне сегодня, так много мыслей, так много чувств – они умрут вместе с моей памятью. Я боюсь этой потери. Но больше всего меня страшит ужас, который я должна разделить с будущей собой. Я боюсь того, что это для меня значит. Если ты забудешь радость этого дня, тогда вся радость, что ты дашь другим, тоже будет забыта, и жизнь твоя не имеет ни результата, ни смысла, ни значения. Я – тень, отбрасываемая солнцем, бессмысленное препятствие на пути света, исчезающее вместе с остатками дня .