Райан Гродин - Город-крепость

Улица взрывается криками. Сначала я думаю, что это Ли, но избитый босой мальчишка удивлён не меньше остальных. Все, как один, обращают взгляды в другой конец улицы, крутя головами, как сурикаты, которых частенько показывали в любимом шоу брата.

Крики раздаются откуда-то издалека, оттуда, где остывает на крыльце моя лапша. Столько шума разом может означать только одно – Братство.

Пора сваливать.

Должно быть, свора Куэна решает так же, потому что парни панически принимаются отступать. Прочь от криков. Прочь от Ли. И от меня.

– Пожалуйста! Не оставляйте меня! – Ли протягивает руки, его всхлипы выглядят жалко.

– В лагерь можешь не возвращаться, – выплёвывает Куэн парнишке, теперь уже изгою, и исчезает.

Я ничем не могу помочь, но гадаю, что будет теперь с ним? Если пацан такой же, как и остальные прихлебалы Куэна, значит он либо сирота, либо у родителей его нет денег даже на миску риса. Детям, у которых есть крыша над головой и горячая еда, есть чем заняться и без игр в бандитские разборки. Без родителей, без обуви, с разбитым лицом, когда зима в самом разгаре… К счастью, она нынче тёплая (как и всегда), но холод чувствуется, особенно когда у тебя нет даже носков.

Шансы у Ли не слишком высоки.

Я иду прочь, глубже натянув капюшон и по-прежнему пряча руки в карманах, пытаюсь выглядеть как можно менее подозрительным. И исчезаю в тёмном переулке, как раз когда мимо проходят члены Братства. Девушка, которую они тащат за собой, больше напоминает кровавое месиво. Волосы её распущены, волочатся по земле. Платье шёлковое, блестящее – явно одна из бордельных куколок. Должно быть, пыталась сбежать. И судя по тому, что я вижу, побег не удался.

Вонтон-мейн пытается выбраться наружу. Я проталкиваюсь дальше, в тёмные недра города, оставляя девушку наедине с её судьбой.

Я не могу спасти всех.

Цзин. С котом. В улье с населением в тридцать три тысячи человек это не так уж много, но господин Лам, кажется, его узнал. Первая зацепка. Нужно действовать быстрей, найти его до того, как Куэн пронюхает, где пацан хранит его кусок брезента. Видимо он одиночка, а это значит – учитывая, как только что поступили с Ли, – что он умён. Умён и быстр. Плюс к тому, продержался на улицах города несколько лет, а это сложно даже в Сенг Нгои, не говоря уже этой дыре.

Именно такого я и ищу. Ещё один шаг к обратному билету на волю.

Остаётся только надеяться, что он готов сыграть свою роль.

Спасенья нет.

Первые слова, которые хозяин борделя сказал в ту ночь, когда Жнецы вытащили меня из фургона – после бесконечных часов езды по ухабистой дороге в кромешной темноте. Я по-прежнему была в ночной рубашке, надетой много дней назад – в тонкой и хлопковой, с кучей дырок. Девочки, приехавшие со мной, плакали. Я же… я ничего не чувствовала. Была кем-то другим. Не той девочкой, которую выдернули прямо из кровати. Не той, кто стояла в ряду других девочек, ожидая пока мужчина с длинным багровым шрамом оценит нас. Не Мэй Йи.

Той ночью, дойдя до меня, хозяин долго стоял, рассматривая меня со всех сторон. Я ощущала, как взгляд его крадётся по коже, словно насекомые, забирающиеся в укромные места. Туда, где им быть не следует.

– Её, – бросил он командиру Жнецов.

Мы смотрели, как монеты кочуют из рук в руки. Столько денег я, дочка простого рисового фермера, не видела никогда в жизни. В десять раз больше, чем Жнецы заплатили за меня отцу.

– Спасенья нет. Забудьте свой дом. Забудьте семью. – Голос хозяина безжизнен, бесстрастен. Мёртв, как и его тяжёлые, затуманенные опиумом глаза. – Теперь вы принадлежите мне.

Именно эти слова я изо всех сил стараюсь не вспоминать, когда Мама-сан зовёт:

– Девочки.

Я сижу на кровати. Страх струится по венам, я смотрю на остальных. Нуо разместилась в изножье кровати, выронив вышивку из рук. Вэнь Кей – на ковре, Инь Ю стоит рядом с ней на коленях, заплетая в косы тёмные шёлковистые волосы младшей девочки. Инь Ю – единственная не замирает, слыша голос Мамы-сан. Пальцы её продолжают двигаться, вверх и вниз, переплетая пряди волос.

Вэнь Кей застыла с открытым ртом, оборвав на полуслове очередной бесконечный, потрясающий рассказ о море. Я как раз пытаюсь представить, как выглядят волны, когда на пороге появляется Мама-сан.

Мама-сан – смотрительница, следит за нами, девушками. Она кормит и одевает нас. Она зовёт врача, когда мы болеем. Управляет борделем и распределяет клиентов. Некоторые девочки считают, что когда-то её привезли сюда так же, как и нас: в кузове фургона Жнецов. Но это, должно быть, случилось очень-очень давно, когда кожа её была ещё гладкой, а спина – прямой.

Сейчас женщина уже немолода. Лицо её всё в морщинку, взгляд отсутствующий.

– Девочки. Хозяин желает вас видеть. Сейчас же. Он закрыл салон. – Мама-сан удаляется так же внезапно, как вошла, отправляется звать девушек из трёх других комнат.

– Её поймали, – голос Вэнь Кей, самой младшей и маленькой из нас, похож на щебетанье птенца, такой же слабый и дрожащий.

Инь Ю так сильно дёргает её за волосы, что Вэнь Кей взвизгивает.

– Ни одна из вас даже не заикнётся об этом. Если Хозяин и Мама-сан узнают, что нам было известно о плане Синь… хорошо это не закончится. – Она смотрит на меня, ища поддержки.

– Мы ничего не скажем. – Стараюсь казаться взрослой, как подобает семнадцатилетней, но, по правде, чувствую я себя не лучше, чем они. Такая же испуганная, на вид бледнее рисовой лапши.

Не понимаю, почему я так взволнована. Я же знала, что это случится. Все мы знали. И пытались отговорить Синь.

Спасенья нет. Спасенья нет. Мы хором шептали ей слова хозяина, приправляя их десятком причин. Здесь у неё одежда, еда, вода, друзья. А что снаружи? Что? Голод. Болезни. Неумолимые улицы с длинными волчьими клыками.

Но её было не остановить. Я заметила это уже несколько месяцев назад, дикость, которая пылала в глазах, когда Синь рассказывала о прежней жизни. Она распространялась повсюду, зажигала её изнутри. Всякий раз, заходя ко мне в комнату, она отдёргивала алую занавеску и смотрела, смотрела, смотрела в окно – единственное на весь бордель. Она никогда не умела держать чувства внутри, как все мы. Инь Ю считает, это из-за того, что семья Синь её не продавала. Они любили дочь, кормили, учили читать, а потом вдруг умерли. Жнецы забрали её из приюта.

Синь распростёрлась на полу курительной комнаты, волосы её всклокочены, выдраны клоками, руки вывернуты назад под немыслимым углом. Я не могу понять, в сознании ли Синь и жива ли вообще, пока один из людей хозяина не вздёргивает её. Кровь, яркая, блестящая, стекает по ногам и рукам. На лице её тоже кровь, заливает щёки, спускается из уголков губ. Её платье – прелестный наряд из небесно-голубого шёлка с вышивкой цветущей вишни – превратилось в лохмотья.