Райан Гродин - Город-крепость

Залог. Одно из множества слов, с которыми мне пришлось бороться, попав сюда, избавляясь от медлительного фермерского говора. Вскоре я поняла, что оно означает «заложник». Ждать, ждать, ждать с ножом у горла. Когда жизнь твоя зависит от того, насколько быстры ноги другого мальчишки.

– Ты хорошо бегаешь, – говорит Дэй. – Мало кому удаётся удрать от Куэна.

– Значит, я посыльный. А ты сидишь. Не боишься ножа Лонгвея?

Мой собственный нож по-прежнему рассекает воздух между нами.

– Не-а. Платят хорошо. – Дэй кивком указывает на драные края брезента, укрывающего моё убежище. – Кажется, тебе не помешала бы работа.

Он прав. Хорошая плата означает, что я смогу потратить время на поиски сестры, а не таскать еду и одежду. Но связываться с Братством – плохая затея, даже ради одной сделки.

И раздумываю я сейчас лишь по одной причине. Лонгвей самый влиятельный человек во всём Городе-крепости, главарь Братства Красного дракона. Его бордель – самый большой в городе. Туда невозможно попасть. Его девочки обслуживают важных клиентов, могущественных и влиятельных людей из Внешнего города. И это единственный крупный бордель, который я ещё не проверила.

Возможно, это мой единственный шанс попасть внутрь. Найти Мэй Йи.

– Но кажется, тебе такая работа не нужна. – Кончик моего ножа указывает на прямые белые зубы. На одежду без дыр. Даже от его позы несёт деньгами. – У тебя всё не настолько плохо, чтобы рисковать жизнью.

Дэй пожимает плечами.

– Внешность обманчива. Так ты со мной или нет?

Мне стоило бы отказаться. Вся эта ситуация противоречит второму правилу. Никому не доверяй. Но если скажу «нет», он уйдёт. Найдёт того, кто согласится на этот безумный забег. Я потеряю шанс найти сестру.

Деньги не стоят того, чтобы рисковать жизнью. Или доверять незнакомцу.

Но Мей Йи стоит.

Брезент у моих ног приподнимается, и из-под него высовывается серая голова Чма. Кот щурит на Дэя ядовито-жёлтые глаза. Я тоже осматриваю парня. Ни дракона Братства. Ни украшений. Ни татуировок. Лишь блестящий шрам, змеящийся по предплечью. След от ножа. Слишком уродливый, чтобы было иначе.

Дэй ловит мой взгляд и сильнее натягивает рукава толстовки, пряча шрам.

Чма подкрадывается к нему, обвивается вокруг ног, словно шарф. Оставляет на добротных джинсах куски серебристого меха. Его пушистый хвост поднят трубой, радушно приветствует гостя. Покружив немного, Чма устраивается поверх ног парня и с очередным собственническим мявком подворачивает под себя лапы.

Если кот ему доверяет, полагаю, и я могу.

Пока.

– Похоже, ты нашёл нового друга, – киваю я.

Внезапно Дэй взрывается адским сопливым чихом. Что там плевки господина Лама! Он вскидывает руки к лицу, но уже поздно: только полностью заляпанное соплями лицо может сбить спесь с настоящего бродяги.

Я опускаю нож.

– Когда бежать?

Дэй начисто вытирает лицо и засовывает руки глубоко в карманы. Чма удобней устраивается на ботинках парня. Мурчит.

– Заход через два дня. Через четыре часа после заката. Встречаемся у борделя Лонгвея.

– Я в деле. – Вот и всё. Второе правило нарушено. Я доверилась парню со шрамом на руке. Со странной жаждой в глазах. Всё ради сестры. – Но шестьдесят процентов мои.

– По рукам, – выпаливает он быстро и как-то отчаянно. И глазом не моргнув.

Надо было требовать семьдесят.

– Надеюсь, ты явишься, Цзин. Иначе…

– Я приду, – уверяю я.

Дэй кивает и разворачивается, осторожно стряхивая кота с насиженного места. Я смотрю, как он уходит, и тяжело вздыхаю. Облегчённо, но устало. Теперь, когда Дэй нашёл моё убежище, придётся снова переезжать. Все мои тайны, весь ужас рассеиваются в холодном воздухе. Туманные и молочно-белые. Как кожа моей сестры.

Когда облачко пара исчезает, парня уже нет. Я стою в зеве своего переулка и ещё крепче, чем прежде, сжимаю в руке нож. Снова одна.

Удивительно, что потеряв столько крови, Синь так отчаянно боролась. Больше она не сопротивляется. Тело мёртвым грузом повисает в наших с Инь Ю руках и мы задыхаемся, когда, наконец, дотаскиваем Синь до постели.

Руки мои в крови. Вытягиваю их перед собой, долго, пристально смотрю на яркие разводы. С ними приходят воспоминания. Ужаснейшие кадры из прежней жизни.

Когда отец не работал в поле, он падал на раскладной стул, сжимая в руках бутылку чего покрепче. Вся семья прекрасно знала: после третьей откупоренной крышки нужно быть осторожней. Так он проводил большинство вечеров, безвольно свесив руки и ноги, напоминающие дохлую рыбу. Но если отец бодрствовал, кожа наша расцветала багровым, изнывала от боли под его ударами.

Глаза Цзин Линь неотрывно следили за стулом отца. Её он всегда бил сильнее всех, потому что сестра не могла просто лежать и стоически терпеть удары. Она боролась, неистово молотя тоненькими ручками и ножками, будто дерево, попавшее в тайфун. Иногда ей даже удавалось попасть по отцу. Он свирепел и колотил Цзин Линь ещё ожесточённей. Мне кажется, она делала это специально. Специально вызывала ярость отца на себя. Сорвавшись на Цзин Линь, он никогда не бил нас с матерью.

Пока я погружена в мысли, Инь Ю успевает выйти и вернуться с серебряной миской, полной воды. Я окупываю руки, чужая кровь сходят с пальцев и, кружа, опускается на дно, подобно огню феникса.

Я надеялась, что хотя бы здесь, больше не увижу кровь.

Беру льняную тряпку и принимаюсь за работу. Пытаюсь очистить всю грязь, глубоко въевшуюся в раны Синь.

– Ей повезло, что хозяин обошёлся без ножа, – говорит Инь Ю.

Повезло. Всё внутри противится этому слову, но я понимаю, что она права.

– Лонгвей не стал бы её уродовать. Он хочет, чтобы Синь продолжала работать.

Наркобарон хочет получить от смазливой мордашки максимум прибыли. И неважно, парит ли она в неведомых далях от дозы героина или нет. Он будет её выжимать, выжимать, выжимать, пока не выцедит всё до капли. Пока не останется лишь пустая оболочка.

Так бывает всегда.

– Зачем ты это сделала? – шепчет Инь Ю, удерживая подругу. – Зачем убежала?

В ответ тишина. Синь смотрит в потолок пустым, бессмысленным взглядом. Никогда не видела её такой. Сколько мы знакомы, Синь всегда была полна энергии. Вечно рассказывала какие-нибудь истории, таскала сигареты из карманов клиентов, учила нас ругаться на странном рокочущем языке, который звала английским. Даже по утрам, когда все девочки пытались урвать лишний час сна, она бодрствовала с книгой в руках. Читала.

Теперь единственными признаками, что Синь ещё жива, стали грудная клетка, болезненно вздымающаяся и опадающая при каждом вздохе, и пылающие щёки.

Мои руки порхают, будто колибри. Пальцы выуживают большой кусок изумрудного стекла из костлявой коленки Синь. Кровь на её теле уже начала засыхать, рисуя странные змеящиеся узоры на белой коже. Влажной, порозовевшей тряпкой я начисто их смываю.