Михаил Савеличев - Красный космос

– Хорошо, – решилась Зоя, – на болтовню времени нет. Мы не эти самые – буридановы бараны, в выборе не колеблемся.

– Я остаюсь? – спросил ЛР-17.

– Я тебя спря… то есть размещу в своей каюте, а дальше определимся, где тебе находиться.

– Я могу находиться в любом отсеке корабля, – сказал робот. – Моя защита делает меня неуязвимым для воздействия самых неблагоприятных условий открытого космического пространства.

– Это не самое из неблагоприятных условий, – говорила Зоя уже на ходу, буквально вытаскивая болтливого робота из отсека. – Тебе предстоит разговор с командиром корабля, вот где условия так условия. Гораздо жестче, чем на лунной поверхности.

Зоя осторожно приоткрыла люк в жилой модуль. Маленький пятачок, на котором размещались небольшой диванчик, несколько стульев и телевизионная панель – «уголок свиданий», как сострил Биленкин, и куда выходили двери кают, был наудачу пуст.

Незамеченные, они оказались в ее каюте.

Робот поводил башкой из стороны в сторону, так что слышалось жужжание сервомоторов, и изрек:

– Здесь очень уютно. Вы обладаете хорошим вкусом.

Сделала бы Зоя это, если бы всего лишь несколько часов назад в ее каюту не вползла самая обычная черепаха-уборщица с прикрепленным к панцирю листком бумаги? Листком, на котором было написано: «Нам все известно о вашем отце. Если не желаете, чтобы правда открылась, выполняйте все поручения человека, который выйдет с вами на связь».

Не хватало только подписи, коими любят украшать анонимки: «Доброжелатель».

Единственное место, куда оказалось возможным спрятать ЛР-17, оказался шкаф для одежды. В нем сиротливо висели несколько вещичек, которые Зоя покидала на кровать, и приказала роботу осторожно втиснуться в нишу. Для этого ему пришлось сесть, подтянуть колени так, чтобы они уперлись ему в грудь, а огромными стальными ладонями охватить стальные же лодыжки. Антенны и боковые локаторы складывались внутрь башки, отчего она стала похожей на идеально гладкий шар, словно робот облысел.

– Тебе удобно? – заботливо поинтересовалась Зоя.

Робот вытянул вбок руку, сжал кулак и выставил большой палец. Затем вновь принял позу механического эмбриона. Зоя со вздохом задвинула дверь шкафа и уселась в кресло.

Ее прошиб озноб отчаяния – угораздило опять попасть в пренеприятнейшую историю.

Она налила себе воды, жадно выпила.

Зато у нее теперь есть союзник. Огромный, преданный и стальной союзник, который поможет ей выявить и нейтрализовать того, кто прислал записку. Робот мог стать оружием в игре против опасного противника. Именно так. Поэтому она и решилась нарушить все инструкции – на войне инструкции не помогают. Кроме одной инструкции – как эффективно использовать данное тебе оружие. Как бы к ней ни относились члены экипажа, Зоя все равно ощущала себя с ними словно в пустолазном костюме, который создавал тонкую, почти неприметную, но тем не менее существующую зону отчужденности.

И правильно она сделала, что не пошла с тем письмом к командиру.

Ей угрожают?

Ее шантажируют?

Она с этим разберется. Сама. Без посторонней помощи. Докажет свое право занимать данное ей с большим авансом место на борту «Красного космоса».

Зоя встала с кресла, вновь подошла к шкафу и отодвинула дверь.

– Мне нужна твоя помощь, Паганель. Отныне я буду звать тебя так.

Подкоп они рыли, выбиваясь из сил, выскребая твердую почву ложками, а когда те стачивались, и просто пальцами. Горсти земли выносили из барака и осторожно вытряхивали из штанин лагерной робы. И подкоп вывели именно туда, куда рассчитывали, – под лагерным забором, рядами колючей проволоки, полосой вытоптанной земли к крошечному лесочку. Всего-то три жухлых деревца да кусты, но там можно перевести дух перед последним броском к полосе настоящего леса.

Бывалый уверял, что до леса они не добегут. Лагерную баланду срезали вдвое, зондеркоманда зверствовала с особым усердием. В барак, который все называли «Добровольным обществом борьбы с вредителями имени Фрица Габера», отправляли все больше и больше людей. Оттуда никто не вернулся – ни на своих ногах, ни в виде трупа.

Бывалого поддерживал и Сморчок. Поначалу он и не собирался бежать из-за переломанных и криво сросшихся ног, отчего еле-еле ковылял по лагерю. Сморчок клялся, что самолично слышал близкую канонаду, а потому не сегодня-завтра сюда нагрянут передовые отряды Союзников или Советов.

Но сам он от плана не отказался. На Союзников надейся, однако зловещее, отлитое из бетона «Добровольное общество борьбы с вредителями» с возрастающим аппетитом поглощало заключенных. А новых партий не прибывало. Сквозь прореженные ряды лагерников на утреннем построении теперь виднелись доски заборов, еще недавно скрываемых плотной серо-полосатой массой. Некоторые из бараков опустели.

Поэтому когда оставалось пробить тонкий слой дерна, чтобы выбраться из подкопа, они собрали приготовленное для побега и поползли по узкому земляному ходу. Даже не верилось, какого адского труда стоило его прорыть. Фрицы не лгали: труд и вправду освобождал.

Он последним выбрался наружу, вдохнул свежий воздух, невыносимо сладкий после лагерной вони и затхлости подкопа, и тут темноту прорезал свет прожектора и до невыносимой жути знакомый голос лагерфюрера каркнул:

– Стоять на месте!

Сморчок и Бывалый скрючились перед автоматчиками, сцепив руки на затылке. Овчарки рвались с поводков, беззвучно разевая пасти, и от этого еще более жуткие.

– Это все? – спросил лагерфюрер.

Один из охранников подскочил к отверстию подкопа, встал на четвереньки и засунул голову внутрь.

– Никого больше нет, господин лагерфюрер, – доложил он. – Бежали трое, господин лагерфюрер.

– Ну что ж, преподайте им урок, – велел лагерфюрер. – Начните вон с того, крайнего. Он выглядит чересчур упитанным для нашего аскетичного режима.

Сердце у заключенного предательски екнуло, а затем еще более предательски отпустило – охранники схватили за шиворот Бывалого и волоком оттащили в сторону. Собак спустили с привязи, они наскочили на неудавшегося беглеца. Бывалый отчаянно завопил, пытался отбиваться от овчарок, но те методично и умело продолжали свое дело, натренированные убивать жертву долго и мучительно. Свет прожектора отчетливо вырисовывал сцену расправы, не позволяя ни малейшей тени проявить милосердия и укрыть от глаз хотя бы толику происходящего.

Он хотел закрыть глаза и не мог. Он хотел заткнуть уши и не мог. Изнутри поднималась раскаленная волна, разъедала невыносимой горечью горло, и он непроизвольно завыл в унисон со Сморчком, будто этим нечеловеческим воем оплакивая умирающего.