Роберт Хайнлайн - Звездный десант (сборник)

Капитан Френкель говорил мало, но мне и этого хватило с избытком.

Затем он сделал паузу и тем самым плоским голосом, который офицеры используют для чтения нотаций, сказал:

– Если хотите, можете потребовать, чтобы ваше дело рассмотрел трибунал. Итак?

Я сглотнул и ответил:

– Никак нет, сэр! Не хочу!

До этого момента я еще плохо представлял себе, в какую историю влип.

Капитан Френкель заметно перевел дух.

– Тогда посмотрим, что скажет командир полка. Сержант, проводите арестованного.

Мы быстро пошли в другой кабинет. Увидеть самого командира полка мне предстояло впервые, и я подумал, что трибунала всяко не миновать. Пускай там присуждают, что хотят. Однако я сразу же вспомнил, как попал под трибунал Тед Хендрик – а все из-за несдержанности на язык, – и не сказал ничего.

Майор Мэллой уделил мне всего пять слов. Выслушав сержанта Зима, он произнес три из них:

– Это действительно так?

– Так точно, сэр, – ответил я, и на этом мое участие в разговоре кончилось.

Майор Мэллой сказал капитану Френкелю:

– Есть какие-нибудь надежды на то, что мы сможем сделать из него человека?

– Я уверен, что есть, сэр, – ответил капитан Френкель.

Тогда майор Мэллой сказал:

– Раз так, ограничимся административным наказанием.

И, обращаясь ко мне, добавил:

– Пять плетей.

Во всяком случае, меня не заставили долго ждать. Через пятнадцать минут доктор закончил проверять мое здоровье, а начальник охраны надел на меня специальную рубашку, которую можно было снять, не снимая наручников, – она застегивалась на «молнию» на спине. Уже звучал сигнал к построению для вечерней поверки. Я чувствовал себя точно во сне. Все происходило будто бы не со мной… Потом я понял, что так бывает, когда перепугаешься до безумия. Как в ночном кошмаре…

Зим вошел в караулку, едва отзвучал сигнал. Он бросил взгляд на начальника охраны – им был капрал Джонс, – и тот вышел. Зим подошел ко мне и сунул что-то мне в руку, шепнув:

– Вот, зажми в зубах. Помогает. Мне в свое время помогло.

Это был резиновый загубник, такие нам давали на учениях по рукопашному бою, чтобы сохранить зубы. Я сунул его в рот; на меня надели наручники и вывели наружу.

Зачитали приказ: «…за преступную небрежность в условиях боевых учений, в реальной обстановке повлекшую бы за собой смерть товарища». Потом с меня сняли рубашку и привязали к столбу…

И тут выяснилась странная вещь: когда порют тебя самого, это гораздо легче, чем смотреть на порку со стороны. То есть это, конечно, не выезд на пикник – в жизни мне больнее не бывало, а ожидание очередного удара гораздо страшней, чем сам удар. Но загубник помог – я только раз застонал, и то никто не слышал.

И тут еще одна странность: после мне ни словом никто не напомнил о порке, даже наши ребята. Зим и другие инструкторы относились ко мне точно так же, как и раньше. Доктор, осмотрев меня, смазал чем-то мою спину и велел приступать к несению службы по полной программе. Я даже малость поел за ужином и принял участие в общей болтовне за столом.

Административное наказание вовсе не оставляет следов в твоих документах – запись о нем по окончании тренировок в лагере аннулируется, и службу начинаешь совсем как новенький. Остается другая отметина.

Ты сам никогда не забудешь этой порки.

Были у нас и еще порки, но всего несколько. И одного только Хендрика в нашем полку выпороли через трибунал – остальных, как и меня, наказали в административном порядке. И всякий раз наказание плетьми следовало утверждать на самом верху, у командира полка; а этого делать офицеры, подчиненные ему, мягко говоря, не любили. И даже тогда майор Мэллой предпочитал просто вышвырнуть провинившегося со службы – «отставка по служебному несоответствию», – чем ставить его к столбу для порки. Но вообще-то порка в административном порядке была даже своего рода комплиментом; значит, твои начальники думают, что у тебя есть характер и прочие задатки для того, чтобы стать солдатом и гражданином, – хотя в данный момент на то и непохоже.

Максимум для административного наказания получил только я – прочие отделались самое большее тремя ударами. Никто не был ближе, чем я, к тому, чтобы надеть штатское, но и у меня проскочило. Это было вроде поощрения – правда, сам я никому бы такого поощрения не пожелал.

Однако был у нас случай гораздо хуже, чем мой или Теда Хендрика, – настоящая казнь. Однажды на месте столба для порки поставили виселицу.

Я вам честно скажу, что думаю на этот счет. Этот случай не имеет никакого отношения к армии. Преступление было совершено не в лагере Кюри, и тот офицер по кадрам, который отправил парня в МП, должен бы висеть на его месте.

Этот парень дезертировал через два дня после прибытия в лагерь. Нелепо это все было и совершенно бессмысленно – почему бы ему просто не уволиться? Конечно, дезертирство – один из «способов круто подсесть», но за него в армии не принято наказывать смертью, исключая, конечно, особые обстоятельства, например «перед лицом врага» или еще что-нибудь, превращающее дезертирство из чересчур оригинального способа уволиться в преступление, которое не может остаться безнаказанным.

Армия не прилагает никаких сил к розыску и возвращению дезертиров. Зачем? Мы здесь все – добровольцы, мы в пехоте, потому что хотим быть в пехоте, и мы гордимся нашей МП, как и МП гордится нами. Если же кто думает не так и не чувствует этого всем существом своим – от мозолистых пяток до волосатых ушей, то я не хочу, чтобы он был рядом, когда начнется заваруха. Если уж меня пришибут где-нибудь, я хочу, чтобы рядом были те, кто в случае чего подберет меня с земли – просто потому, что он МП и я тоже и моя шкура ему так же дорога, как своя собственная. И никому здесь не нужны всякие «эрзацзольдатен», поджимающие хвост и ныряющие в кусты, когда попадут в переделку. Гораздо безопаснее иметь по флангу «дырку», чем этих так называемых «солдат», до сих пор пестующих в себе синдром «всеобщей воинской повинности». И раз такие бегут – то пусть бегут; они не стоят тех средств, которые придется истратить на их розыск и возвращение.

Правда, они чаще всего возвращаются сами, думают, что их все равно со временем поймают. В этом случае, чем вешать, армии гораздо легче влепить им их полсотни плетей и выкинуть вон. По-моему, беглецу, даже если его полиция не разыскивает, здорово треплет нервы его положение, когда все вокруг – граждане или просто законные жители. «Злодей бежит, когда и нет погони». Искушение вернуться, получить что причитается, но зато потом дышать свободно, наверное, очень трудно пересилить.