Исаак Зингер - Сын из Америки

Когда, после бесконечных кругов и поворотов, мы прибыли к месту, означенному в адресе, я понял, что допустил ужасную ошибку. Никакой фермы там не было и в помине — лишь старый разрушенный деревянный дом. Я заплатил четыре доллара семьдесят центов за путешествие и тридцать центов дал на чай. Шофер бросил на меня кровожадный взгляд. Едва я успел выхватить свой чемодан, он рванул с места и пулей помчался прочь с самоубийственной скоростью. Никто не вышел мне навстречу. Я услышал, как мычит корова. Обычно корова помычит немного и замолкает, но эта корова мычала без передышки и тоном существа, попавшего в безжалостный капкан. Я отворил дверь в какую-то комнату, в ней были железная плита, незастланная кровать с грязным бельем и прорванный диван. Возле облупившейся стены были свалены мешки с сеном и фуражом. На столе лежало несколько розоватых яиц с налипшим на них куриным пометом. Из соседней комнаты вышла смуглая девица с длинным носом, мясистым ртом и сердитыми черными глазами, глядевшими из-под густых бровей. Слабый темный пушок пробивался над ее верхней губой. Она была коротко острижена. Если бы не потрепанная юбка, я бы принял ее за мужчину.

— Что вам надо? — спросила она меня резким голосом.

Я показал ей объявление. Она едва взглянула на газету и сказала:

— Отец ненормальный. У нас нет никаких комнат и никакого пансиона, во всяком случае не за такие деньги.

— Сколько же вы хотите?

— Нам не нужны пансионеры. Некому на них готовить.

— Почему корова все время мычит? — спросил я.

Девица смерила меня взглядом с головы до ног.

— Не ваше дело.

Вошла какая-то женщина, которой могло быть пятьдесят пять, шестьдесят или шестьдесят пять лет. Она была низкой, широкой, одно плечо выше другого, с огромной грудью, свисавшей до живота. На ней были стоптанные мужские шлепанцы, а голова была повязана платком. Под косо надетой юбкой виднелись ноги с варикозными венами. Хотя был жаркий летний день, на ней был рваный свитер. Ее раскосые глаза были разрезаны по-восточному. Она вглядывалась в меня с лукавым удовлетворением, словно мое появление здесь было следствием какого-то розыгрыша.

— По газете, что ли? По газете?

— По газете.

— Скажите мужу, пусть он морочит голову себе, а не другим. Нам не нужны пансионеры. Они нужны нам, как дырка в голове.

— И я ему о том же, — вставила девица.

— Простите, но я приехал сюда на такси, а теперь оно уже в поселке. Можно мне хотя бы переночевать?

— Переночевать-то? У нас нет ни постели, ни белья. Ничего нет, — сказала женщина. — Хотите, я вызову вам другое такси? У мужа не все дома, и все, что он делает, он делает нам назло. Затащил нас сюда. Хочет быть фермером. Кругом на много миль нет ни магазина, ни гостиницы, откуда мне взять сил на вас готовить. Мы сами едим одни консервы.

Корова все еще мычала, и, хоть девица только что ответила мне весьма недоброжелательно, я не удержался и спросил:

— Что с коровой?

Женщина подмигнула девице.

— Ей нужен бык.

В этот момент вошел сам фермер, такой же маленький и ширококостный, как и его жена, в заплатанном комбинезоне, в кацавейке, напомнившей мне Польшу, и в шапке, сдвинутой на затылок. На его загорелых щеках росла белая щетина. Нос был весь в прожилках. У него был дряблый двойной подбородок. Он принес с собой запахи навоза, парного молока и только что перекопанной земли. В одной руке он держал лопату, а в другой палку. Его глаза под лохматыми бровями были желтыми. Увидев меня, он спросил:

— По газете, что ли?

— По газете.

— Отчего ж вы не позвонили? Я запряг бы лошадь и встретил вас на бричке.

— Сэм, не морочь голову молодому человеку, — перебила его жена. — У нас нет для него белья, некому готовить, и что такое десять долларов в неделю? Себе дороже.

— Это мое дело, — ответил фермер. — Я давал объявление, а не вы, мне и отвечать. Молодой человек, — возвысил он голос, — я здесь хозяин, а не они. Это мой дом и моя земля. Все, что вы здесь видите, принадлежит мне. Вам бы следовало прислать открытку или позвонить, но раз вы уже здесь — вы желанный гость.

— Простите, но ваша жена и ваша дочь…

Фермер не дал мне докончить.

— Все, что они наговорили, не стоит грязи у меня под ногтями (он продемонстрировал мне руку с перепачканными пальцами). Я буду убирать вашу комнату, стелить постель, готовить еду и обеспечивать вас всем необходимым. Если вам будут приходить письма, я буду привозить их из поселка. Я езжу туда чуть не каждый день.

— Пока что, может быть, вы разрешите мне переночевать здесь сегодня? Я устал с дороги и…

— Будьте как дома. Они и не пикнут. — Фермер указал на домочадцев.

Я уже сообразил, что попал во вздорное семейство, и не собирался становиться жертвой их раздоров. Фермер продолжал:

— Пойдемте, я покажу вашу комнату.

— Сэм, этот молодой человек здесь не останется, — сказала жена.

— Он останется здесь, он будет сыт и доволен, — ответил фермер, — и, если тебе это не по нраву, убирайся обратно на Орчард-стрит вместе со своей дочкой. Паразиты, свиньи, паскуды!

Фермер поставил лопату и палку в угол, схватил мой чемодан и вышел из дома. У моей комнаты был отдельный вход со своей лестницей. Я увидел огромное поле, заросшее сорняками. Возле дома был колодец и нечто вроде сарая, как в польском местечке. Заляпанная грязью лошадь щипала редкую траву. Дальше был коровник, и из него доносился печальный вопль животного, который ни разу не прерывался все это время. Я сказал фермеру:

— Если у вашей коровы течка, отчего не дать ей того, что ей нужно?

— Кто вам сказал, что у нее течка? Это телка, я только что купил ее. Ее взяли из коровника, где было еще тридцать коров, она скучает по ним. Скорее всего, у нее там мать или сестра.

— Я никогда не видел, чтобы животное так тосковало по своим родным.

— Разные бывают животные. Но она успокоится. Не будет же она мычать вечно.

Ступени, ведущие в мою комнату, скрипели. Держаться приходилось за толстую веревку, натянутую вместо перил. В комнате пахло гниющим деревом и жидкостью от клопов. На кровати лежал покрытый пятнами, комковатый матрас, из дыр которого торчали внутренности. Снаружи было не особенно жарко, но в комнате зной немедленно начал отдаваться у меня в висках, я взмок от пота. Ничего, одну ночь я здесь переживу, утешал я себя. Фермер поставил мой чемодан и пошел за бельем. Он принес подушку в рваной наволочке, грубую простыню с ржавыми пятнами и ватное одеяло без пододеяльника. Он сказал:

— Сейчас тепло, но, как только сядет солнце, наступит восхитительная прохлада, а позже вам придется укрыться.

— Не беспокойтесь за меня.

— Вы из Нью-Йорка? — спросил он меня.

— Да, из Нью-Йорка.

— Судя по вашему акценту, вы родом из Польши. Из каких мест?