Герман Гессе - Рассказы о любви

Январь выдался холодный и ясный, и Карл ходил, как только у него выпадал свободный часок, на залитую льдом площадку, чтобы покататься на коньках. При этом в один прекрасный день он почувствовал, что его воображаемая любовь к городской красотке несколько поутихла. Его сотоварищи окружали ее множеством мелких ухажерских услуг, и он мог, к своему удовольствию, наблюдать, как она обращалась то с одним, то с другим — одинаково холодно, вежливо подтрунивая и слегка кокетничая. Тогда он однажды тоже решился и пригласил ее прокатиться с ним, даже не покраснев при этом и не запинаясь, разве что только сердце его застучало. Она вложила свою маленькую левую ручку, затянутую в мягкую кожу, в его красную от мороза правую руку и поехала с ним, не скрывая, что посмеивается над его беспомощными попытками затеять галантную беседу. Затем она высвободилась, слегка поблагодарила его, кивнув, и почти тут же он услышал, как она разговаривает с подружками: кое-кто весело поглядывал на него, звонко и зло смеялся, как это делают только хорошенькие и избалованные девицы.

Это было уж чересчур, и с этого момента он возмущенно отталкивал от себя все эти и без того неискренние увлечения и злорадно представлял себе, как в будущем никогда больше не поздоровается ни на катке, ни на улице с этой вздорной девчонкой, как он теперь ее называл.

Свою радость по поводу окончательного освобождения от недостойных уз унылой галантности он попытался выразить в том, что часто отправлялся по вечерам с некоторыми отчаянными гимназистами на разные авантюрные вылазки. Они дразнили полицейских, стучали в освещенные окна первого этажа, подтягивались на колокольных веревках, наголо стригли посаженных на цепь псов и пугали девушек и женщин в отдаленных переулках за городом свистом, петардами и сигнальными ракетами.

Одно время Карл Бауэр чувствовал себя во всех этих вылазках темными зимними вечерами великолепно; безудержное веселье и одновременно щемящая сердце лихорадка от возбуждения делали его диким и смелым и вызывали у него приятное сердцебиение, в котором он никому не признавался и наслаждался которым до опьянения. Дома он долго еще потом играл на скрипке или запоем читал книжки с лихим сюжетом и сам себе казался добычей вернувшегося разбойника, вот тот обтер саблю и повесил ее на стену и зажег мирно горящую лучину.

Но как скоро все эти ночные вылазки постепенно стали сводиться к одним и тем же проказам и развлечениям и не происходило ничего из тех великих приключений, какие он воображал себе дома, удовольствие начало мало-помалу надоедать ему, а он — все более отдаляться от разочаровавшей его компании. И именно в тот вечер, когда он участвовал в проделках последний раз и проделывал все неохотно, не вкладывая в это душу, с ним приключилось нечто невероятное.

Мальчишки вчетвером бегали по Брюэльскому переулку, поигрывали небольшими прогулочными тросточками и замышляли какой-нибудь гнусный поступок. У одного на носу красовалось железное пенсне, и все как один посдвигали свои шляпы и шапки бесшабашно легкомысленно набекрень. Через какое-то время их обогнала спешившая по делам служанка, она быстро прошла мимо них, неся на руке большую корзину. Из корзины свисал длинный кусок черной ленты, весело порхал на ветру и запачканным концом касался земли.

Собственно, без всякой мысли Карл Бауэр шаловливо ухватился за ленту и зажал ее в кулаке. Пока юная девушка беззаботно шла дальше, клубок разматывался, лента становилась длиннее, и мальчишки разразились задорным смехом. Девушка обернулась, сверкнула молнией перед хохочущими юношами — прекрасная юная блондинка, — влепила Бауэру пощечину, быстро подхватила размотавшуюся ленту и моментально ушла.

На посрамленного посыпались насмешки, но Карл не отвечал на них и на следующем углу коротко распрощался со всеми и ушел.

Странное у него было ощущение на сердце. Девушка, чье лицо мелькнуло впотьмах в переулке, показалась ему очень красивой и милой, а удар руки, сколько бы он ни стыдился того, был скорее приятным, чем болезненным. Но когда он подумал, что сыграл глупую шутку с прелестным созданием и что она на него рассердилась и приняла его за озорника-недоумка, его охватили стыд и раскаяние.

Он медленно шел домой и не просвистел на этот раз на лестнице никакой песни, а просто тихо и печально поднялся к себе в каморку. Полчаса он сидел в темной и холодной комнатке, прислонившись лбом к оконному стеклу. Потом взял скрипку и принялся играть нежные старинные мелодии, какие слышал еще в детстве, и среди них те, про которые лет пять не вспоминал. Он видел свою сестру и садик перед домом, каштан и красные ноготки возле веранды, и свою мать. И когда он затем, усталый и в растерзанных чувствах, улегся в постель и все никак не мог заснуть, с настырным искателем приключений и героем из переулка случилось такое, что он тихо заплакал, и плакал без всякой горечи долго и тихо дальше, пока не заснул.

В глазах бывших товарищей по вечерним рейдам отныне Карл слыл трусом и дезертиром — он больше ни разу не принял участия в их похождениях. А вместо того стал читать — «Дона Карлоса», стихи Эмануэля Гайбеля [19] Немецкий поэт (1815–1884). и «Халлиг» Бернацки [20] Немецкий писатель (1795–1840), теолог; главный литературный труд — роман «Халлиг, или Кораблекрушение в Северном море» (1836). , начал писать дневник и только изредка прибегал к помощи Бабетты.

У нее даже сложилось впечатление, что с юношей не все в порядке, а раз уж она однажды взяла на себя заботы о нем, то в один прекрасный день она выросла на пороге его каморки, чтобы понять, что к чему. Она пришла не с пустыми руками: принесла увесистый кусок лионской колбасы — и настояла на том, чтобы Карл немедленно, прямо сейчас съел ее у нее на глазах.

— Ах, Бабетта, оставь, пожалуйста, — попросил он, — я сейчас не голодный.

Но она придерживалась мнения, что молодые люди способны поесть в любое время суток, и не отступила, пока он не подчинился ее воле. Она как-то прослышала о перегрузке молодежи в гимназиях, и не знала, на каком отдалении держится ее подопечный от любого перенапряжения в учебе. В бросившемся ей в глаза отсутствии аппетита она узрела начинающуюся хворь, поговорила с ним по душам, поинтересовалась подробностями его самочувствия и посоветовала ему напоследок прибегнуть к испытанному народному средству, а именно — слабительному. Карл не удержался и рассмеялся и твердо сказал ей, что он совершенно здоров и что недостаток аппетита объясняется скорее его дурным настроением или расстроенными чувствами. Это она сразу приняла и успокоилась.

— И свиста твоего что-то совсем не слышно, — сказала она оживленно, — и никто у тебя вроде не умер. Скажи, уж не влюбился ли ты часом?