Герман Гессе - Рассказы о любви

Теплый ветер с гор овевал трактир и нес короткие ливни. Два следующих дня Казанова провел как и прошедший, с тем только отличием, что теперь и вторая девушка частенько составляла ему компанию. Так что, помимо чтения и писем, он был вполне занят радостями любви и необходимостью предусмотрительно избегать столкновения белокурых сестер и сцен ревности между ними. Он разумно распределял дневные и ночные часы и не забыл также о завещании, а свои замечательные пистолеты держал вместе со всеми принадлежностями наготове.

Однако вызванные им на дуэль офицеры не появились. Не появились и не прислали ответа ни на второй, ни на третий день. Авантюрист, в сущности, не слишком от этого страдал, поскольку его первый гнев давно остыл. Гораздо более волновало его отсутствие Ледюка, слуги. Он решил подождать еще день. Тем временем влюбленные девушки вознаградили его за наставления в ars amandi [26] Наука любви ( лат. ). тем, что немного научили его, безмерного эрудита, немецкому языку.

На четвертый день терпение Казановы было готово лопнуть. И тут объявился, еще довольно рано, до полудня, Ледюк, примчавшийся на взмыленной лошади, весь забрызганный грязью весенней распутицы. Радостно и растроганно приветствовал его хозяин, и Ледюк принялся, прежде чем наброситься на хлеб, ветчину и вино, торопливо рассказывать:

— Прежде всего, ваша честь, велите заложить лошадей и пересечем еще сегодня швейцарскую границу. Офицеры-то не приедут, так что дуэль не состоится, зато я знаю наверняка, что на вас вскорости напустят соглядатаев, сыщиков и наемных убийц, если вы здесь еще задержитесь. Говорят, сам герцог возмущен вами и лишил вас своего покровительства. А потому торопитесь!

Казанова долго не раздумывал. Головы он не терял: бывали времена, когда беда приближалась к нему куда как ближе, наступая на пятки, — однако согласился с испанцем и велел собираться, чтобы ехать до Шаффхаузена.

Для прощаний времени у него оставалось не много. Он заплатил хозяину, подарил старшей дочери на память черепаховый гребень, а младшей — торжественное обещание как можно скорее вернуться, собрал чемоданы, и не прошло и трех часов с той минуты, когда прибыл Ледюк, как он уже сидел вместе со слугой в почтовой карете. Были взмахи платочками, были прощальные слова, и вот быстрый, запряженный резвыми лошадьми экипаж выехал со двора трактира на улицу и быстро покатил по размокшему тракту.

Приятного было мало — вот так, сломя голову, без приготовлений, бежать в совершенно чужую страну. К тому же Ледюк не мог утаить от помрачневшего хозяина, что его великолепную, приобретенную лишь несколько месяцев назад карету пришлось оставить в руках штутгартцев. Тем не менее Казанова, когда они подъезжали к Шаффхаузену, вновь повеселел, а поскольку граница уже осталась позади и они добрались до Рейна, он довольно равнодушно принял сообщение о том, что в Швейцарии до сих пор нет экстренных почтовых лошадей.

Пришлось нанимать лошадей до Цюриха, а пока дело улаживалось, оставалось время для доброго обеда.

При этом бывалый путешественник не упустил возможности хотя бы бегло ознакомиться с укладом жизни и обычаями чужой для него страны. Ему пришлось по душе, что трактирщик патриархально восседал во главе стола, а его сын, хотя и был в чине капитана, не стыдился стоять за его спиной и следить за сменой блюд. Вечно спешащему страннику, который очень полагался на первое впечатление, показалось, что он попал в хорошую страну, где неиспорченные люди удовлетворены скромной, но уютной жизнью. К тому же он чувствовал себя защищенным от гнева штутгартского тирана и жадно вдыхал, после долгого пребывания при дворах и на службе монархов, воздух свободы.

Нанятый экипаж подъехал вовремя, Казанова и его слуга сели в него и продолжили путь, навстречу клонящемуся к закату солнцу, в Цюрих.

Ледюк видел, что его господин, откинувшись на подушки, пребывает в послеобеденной задумчивости, подождал некоторое время, не захочет ли тот завести разговор, и заснул. Казанова не обращал на него внимания.

Отчасти после прощания с юными красотками Фюрстенберга, отчасти из-за хорошего обеда, отчасти из-за новых впечатлений в Шаффхаузене Казанова впал в полнейшее умиление и, отдыхая от беспокойства последних недель, ощущал с легким изнеможением, что уже далеко не так юн. У него, правда, еще не возникало чувства, будто звезда его блестящей кочевой жизни начинает закатываться. И все же он предался размышлениям, какие начинают одолевать скитальцев раньше прочих людей, размышлениям о неудержимом приближении старости и смерти. Он полностью доверил жизнь непостоянной богине удачи, и она баловала его, уделяла ему больше внимания, чем тысяче его соперников. Однако ему было доподлинно известно, что Фортуна любит лишь молодых, а молодость ускользает безвозвратно, и он уже не был уверен в ее благосклонности и не знал, не оставила ли она его.

Разумеется, ему было всего тридцать пять. Но он успел прожить не одну жизнь. Добился любви сотен женщин, побывал в темницах, дневал и ночевал в карете, вкусил страхов беглеца и гонимого, а кроме того, лихорадочно, с горящими глазами проводил изматывающие ночи за игровыми столами многочисленных городов, выигрывал состояния, проигрывал и отыгрывал вновь. Он видел, как его друзья и враги, подобно ему блуждавшие бесприютными странниками по земле в погоне за счастьем, попадали в беду и оказывались во власти болезней, томились в темнице и переживали позор. Пожалуй, не менее чем в пятидесяти городах трех стран у него были друзья и благоволящие к нему женщины, но захотят ли они его вспомнить, если он явится к ним когда-нибудь больным, старым и нищим?

— Ты спишь, Ледюк?

Слуга воспрянул:

— Что изволите?

— Через час мы будем в Цюрихе.

— Должно быть.

— Ты знаешь Цюрих?

— Не лучше своего отца, а я его никогда не видел. Город как город; правда, я слышал, будто там много блондинок.

— Блондинки мне надоели.

— Ах вот как. Должно быть, после Фюрстенберга? Надеюсь, эти две крошки вас не обидели?

— Они меня причесывали, Ледюк.

— Причесывали?

— Причесывали. И учили немецкому, вот и все.

— И только-то?

— Довольно шуток. Послушай, я старею.

— Как? Прямо сейчас?

— Брось глупости. Да и твое время уже подходит, разве не так?

— Для старости — нет. Чтобы остепениться — пожалуй, но только если это придаст мне чести.

— Ты свинья, Ледюк.

— Позвольте с вами не согласиться. Родственников не едят, а я больше всего на свете обожаю свежую ветчину. В Фюрстенберге она была, между прочим, солоновата.

Не на такую беседу рассчитывал Казанова, однако он не вспылил — для этого он был слишком усталым и благодушно настроенным. Он просто смолк и вяло отмахнулся. Сонливость одолевала его, и мысли разбегались. И когда он впал в полудрему, в памяти всплыли времена ранней юности. Ему пригрезилась в ярких, цветистых тонах и чувствах гречанка, которую он повстречал молоденьким франтом на корабле у Анконы, а еще его первые, фантастические приключения в Константинополе и на Корфу.