Герман Гессе - Рассказы о любви

Пробудившиеся функции начинают работать, они устанавливают, что я однажды вечером был полным хозяином своей юности и что это было ровно год назад. Это было незначительное событие, слишком маленькое по сравнению с собственной тенью, где я так долго жил в темноте. Но это было событие, а так как я долгие недели, может быть, даже месяцы жил без всяких событий, то оно мне кажется чудесной вещью, смотрит на меня, словно из рая, и представляется мне более важным, чем это необходимо. Но мне оно дорого, я за это безмерно ему благодарен. Мне выпал хороший час. Ряды книг, комната, печь, дождь, спальня, одиночество — все расплывается, растворяется, тает. Я разминаю высвобожденные на час конечности.

Это было год назад, в конце ноября, и стояла примерно такая же погода, как сейчас, только все было радостным и наполнено смыслом. Без конца шел дождь, но это звучало как-то очень мелодично, и я слушал его не за письменным столом, а на улице, ходил в пальто и бесшумных эластичных галошах, рассматривал город. Подобно дождю моя походка, мои движения и мое дыхание не носят механического характера, они свободны, прекрасны, полны смысла. И дни не исчезают как мертворожденные, они проходят в такт подъемам и снижениям темпа, и ночи до смешного коротки и освежают, словно маленькие паузы отдыха между двумя днями, отсчитываемые стрелками часов. Как прекрасно проводить так ночи, транжирить третью часть жизни в хорошем расположении духа, вместо того чтобы лежать и считать минуты, из которых ни одна ровным счетом ничего не стоит.

Город этот был Мюнхен. Я приехал туда, чтобы сделать одно дело, которое уладил потом посредством переписки, встретив множество друзей, а кроме того, я увидел и услышал так много интересного, что думать о делах не хотелось. Одним прекрасным вечером я сидел в красивом, искусно освещенном зале и слушал, как маленький француз с широкими плечами, по имени Ламон, играет пьесы Бетховена. Люстры сияли, нарядные платья дам радостно поблескивали, а через высокий зал летали большие белые ангелы, возвещали приговор и провозглашали радостное послание, изливали из рога изобилия радость и плакали навзрыд, закрывшись прозрачными ладонями.

Утром, прокутив целую ночь, я ехал с друзьями по Английскому саду, пел песни и пил в «Аумайстере» кофе. После полудня я был окружен картинами, пейзажами с лесными лужайками и морскими берегами, часто эта живопись носила возвышенный характер, имитировала райские мотивы, словно была новым непорочным творением. Вечером я любовался блеском витрин, как бесконечно прекрасным, так и опасным для соотечественников, рассматривал выставленную напоказ порнографию и книги, горшки с заморскими цветами, дорогие сигары, завернутые в серебряную бумагу, и изящные изделия из кожи, привлекающие элегантностью. Я наблюдал, как сверкают на мокрых улицах электрические лампочки, отбрасывая отражения, и шлемы церковных башен, укутанные в облачные сумерки.

За всем этим время пролетело быстро и легко, словно я опустошил бокал и каждый глоток доставил мне удовольствие. Наступил вечер, я упаковал чемодан, собираясь утром уехать и не испытывая по этому поводу никакого сожаления. Я заранее радовался поездке по железной дороге мимо деревень, лесов и покрытых снегом гор, радовался своему возвращению домой.

На этот вечер я был еще приглашен в один красивый новый дом на фешенебельной Швабингерштрассе, где чувствовал себя очень привольно за оживленными разговорами и изысканными закусками. Там были и дамы, но поскольку я чувствую себя неловко и стыдливо в общении с ними, я придерживался мужского общества. Мы пили белое вино из тонких узких бокалов и курили хорошие сигары, стряхивая пепел в серебряные, позолоченные изнутри пепельницы. Мы говорили о городе и о стране, об охоте и театре, и о культуре тоже, которая, похоже, сближала нас. Мы говорили громко и интеллигентно, с темпераментом и иронией, серьезно и шутливо, и смотрели друг другу в глаза живо и с умным видом.

И только совсем поздно, когда вечер заканчивался и мужчины перешли к политике, в которой я не разбирался, я обратил внимание на приглашенных дам. Они беседовали с юными живописцами и скульпторами, беднягами художниками без гроша в кармане, однако одетыми без исключения элегантно, так что я никак не мог испытывать к ним сочувствие, наоборот, уважение. Но они тоже любезно согласились терпеть меня в своем обществе, приветливо ободряли приехавшего из провинции гостя, так что я даже забыл про свою застенчивость и заговорил с ними весьма по-братски. И попутно бросал любопытные взгляды на молодых дам.

Среди них я заметил совсем юную девушку, не больше девятнадцати лет, со светлыми по-детски волосами и узким голубоглазым лицом. На ней было светлое платье с голубыми оборками, она довольная сидела на стуле и ловила каждое слово. Я не смотрел в ее сторону, но наступил момент, когда ее звезда вспыхнула на моем небосклоне и я увидел ее тоненькую фигурку и искреннюю, еще нерешительную прелесть, заключив их в свое сердце, и услышал дивную мелодию, внутри которой она двигалась как в коконе. Тихая радость и умиление заставили мое сердце биться легко и быстро, и мне хотелось заговорить с ней, но я не знал, что бы сказать такое значительное. Она сама говорила очень мало, больше улыбалась, кивала и давала нараспев короткие ответы своим легким мелодичным голосом, словно парящим в воздухе. На ее тонком запястье лежала кружевная манжета, из нее выглядывала детская ручонка с нежными одухотворенными пальчиками. Ее ножка, которой она играючи покачивала, была одета в высокий башмачок из тонкой коричневой кожи, и его формы и размер, как и кистей ее рук, находились в полной гармонии со всей ее приятной фигурой.

«Ах ты Боже мой, — подумал я и посмотрел на нее, — что за прелестная птичка это дитя! Какое счастье, что я вижу тебя в твою весну!»

Здесь были и другие женщины, блистательнее, чем она, многообещающие в своем зрелом женском великолепии, с умным и пронзительным взглядом, но ни у одной из них не было такой ауры и ни одну из них не окружала такая музыка. Они говорили, смеялись и вели свои войны взглядами глаз всех цветов. Они кокетливо и призывно втягивали в разговор и меня и выказывали мне свою симпатию, но я отвечал им словно во сне и всем сердцем оставался с блондинкой, стараясь вобрать ее образ в себя и не расплескать его аромат.

Я не замечал времени, а было уже поздно и все вдруг встали и забеспокоились, заходили туда-сюда, стали прощаться. Тогда и я быстро поднялся и сделал то же самое. На выходе мы облачились в пальто и подняли воротники, и я вновь услышал, как один из художников сказал юной красавице:

— Вы позволите мне проводить вас?