Миша Шараев - Узбекистан 1987-89, в сапогах

потому что, узбеки обрусевали, читали русские книги и привыкали к пиджакам, но и русские обузбечивались, хотя и особым, колониальным образом. Несколько раз я слышал (особенно в Ташкенте) выражение «европейская колония», в это понятие включались славяне, немцы, армяне, евреи, татары, даже корейцы – в общем, русско-говорящее, неузбекское население. Достаточно высокий социальный статус русских (инженеров, учителей, рабочих) приводил к большей (в отличие от метрополии) сплоченности и иным нормам поведения. Сильно сошло на нет свойственное северным народам пьянство, но появилась склонность к южному гедонизму… Русским стали нравиться мягкие халаты, сидение в чайханах, непривычно мягкий климат… А чудом сохранившиеся (Ташкент был сильно разрушен землетрясением 1966 года) дореволюционные особняки русской администрации поражали непривычным тропическим размахом, обильными садами и вообще не-русской организацией пространства… Было в этом что-то такое… киплинговское.

Несколько переживших землетрясение русских районов Ташкента (сейчас уничтожаемых нынешним ханом ради азиатского шика) были узнаваемы архитектурно. И вообще, Ташкент был просторным, неплохо организованным, чистым городом, выгодно отличающимся от обычных азиатских мегаполисов-помоек. Редкий случай, когда даже советская архитектура была продуманной и по своему изысканной.

насколько это было наносным, показало время…

… однажды нас, нескольких «военных строителей», выпросил на день по хозяйству мелкий строительный начальник, узбек. Работы были проделаны, хозяин вздохнул, и изменившимся голосом предложил: Давай, ребята, дом кушать заходи! Лагман, манты, все есть!

дом был большим, добротным снаружи, и находился в типичной узбекской махале (что-то вроде пригорода, частного сектора по нашему). Пол внутри оказался глиняным, но покрытым коврами. Ковры были и на беленых известкой стенах. У стен друг напротив друга стояли ДВА телевизора, аккуратно прикрытых кружевными салфетками. Дастархан, подушки, никаких стульев.

Мелькнула и снова исчезла, принеся угощение, жена.

Хозяин ненадолго вышел, и вернулся преображенный: халат- чапан , тюбетейка, мягкие туфли. Начальственная строгость исчезла, чужая европейская скорлупка с легкостью была отброшена вместе с опостылевшими галстуком и пиджаком…

за дастарханом сидел добродушный восточный хозяин.

* * *

Где-то через полгода нас впервые отпустили в увольнение.

Старшина роты выстроил нас, одетых в кургузые кителя и фуражки, и провел инструктаж:

«Тааак, товарищи военные строители! Ваша задача какая? Вышел в город, туда-сюда пошел, бабу снял, по-быстрому выебал – и обратно, без опозданий! Пьяных – на кичу!»

(прапорщик этот запомнился тем, как в первый же армейский день он (раздраженный, видимо, моей неуместной созерцательностью), знакомил меня с армейскими порядками:

– Эй, боец! Очки сними!

– А? Что, извините? Зачем?

– Не зачем, а так точно, товарищ прапорщик!

и – хлобысь в глаз!)

… я выхожу из ворот, быстрым шагом дохожу до поворота…

смотрю налево: никого!

направо: тоже никого!

впервые за полгода – один!

Ну, и чудесненько.

… можно просто ехать в автобусе, смотреть в окно. Можно, не торопясь, пешком. Можно – мороженого.

Здесь ходят люди по каким-то своим совершенно нормальным делам, и думают о нормальном. Девушки ходят, в легких платьицах, ну боже ж ты мой. А я, наряженный в какую-то клоунскую одежду – словно невидимый.

Навои был городом промышленным, а значит сильно (не менее чем наполовину) русским. И современным. Но современным по-азиатски: дома тут строили иначе. Светлыми и какими-то легкими на вид, и даже лифты тут выходили прямо во двор, а вместо коридоров были подвешенные сбоку галереи, огражденные дырчатыми каменными решетками. Во дворах столики под тенистыми навесами, увитыми плющом. На окнах непривычные деревянные ставни, спасающие от жары. Широкие зеленые бульвары, заполненные ослепительно нарядными (казалось мне) людьми. Универмаги и универсамы.

Узбеки жили по махалям вокруг новостроечного центра. Чтобы попасть в настоящий Узбекистан, надо было идти на базар.

… ох, каких хоттабычей я видел на базаре! каких хоттабычей!

в засаленных чапанах и кожаных ичигах, сидящих на грудах арбузов или дынь, с пачками рублей в руках, в каких-то невообразимых! чалмах, с белоснежными бородами, темными морщинистыми лицами…

но влеком я был на базар далеко не только этнографическим интересом.

просто был голоден, а чтобы поесть – надо быть там, где узбеки.

«Э, солдат! Кеттык! Кильманда! Киль, киль! Сюда иди! Чай-май будишь? Плов-млов? Яхши?»

«Рахмат достум…»

Узбекская чайхана в исконном, базарном виде (а не гламурная чушь в Москве) – это ряд железных кроватей с сетками и матрасами, выставленных в ряд в тени навеса, увитого виноградом. Между кроватями стоят столики, на них ставятся чайники зеленого чая с примотанными проволокой крышками, пиалы… Плов, как правило, варят неподалеку, в громадном, ведер на десять, казане, на живом огне.

… на кроватях сидят мужчины в халатах, медленно так сидят.

интересовали их только Главные Вопросы: откуда приехал, сколько до дембеля, брат-сестра есть, родители здоровы?

напоследок еще деньги всовывали иногда.

* * *

Через полгода самое тяжелое осталось позади. Вслед за нашим московско-украинским призывом пришло новое поколение запуганных новичков, теперь это были казахи. Да и вообще я неплохо изучил незнакомые разновидности русского языка и обрел уверенность в обращении с людьми, с которыми мне ранее иметь дела не случалось.

… а потом, месяцев через восемь, меня вызвал к себе начальник штаба и (непривычно человеческим голосом) спросил, кивнув на электрическую печатную машинку: «Умеешь?»

«Так точно, товарищ майор, приходилось».

«Ну и хорошо. Парень ты грамотный, вон, незаконченное высшее… А то у нас контингент какой? Кто не с зоны, тот с кишлака…»

Так началось мое неожиданное восхождение к вершинам армейской карьеры в пределах 1506 военно-строительного отряда!

в каждой части есть такие лакомые убежища и предмет зависти, как место писаря, художника, фельдшера, хлебореза, каптерщика… Обладатель счастливого билета отличается от простых смертных развратным внешним видом, поволокой в глазах, неторопливостью движений и привычкой ходить в тапочках в неурочное время.

правда, я чуть с этого местечка не вылетел через месяц, потому что обнаглел и принялся исправлять ошибки. «Надо не «согласно приказа», а «согласно приказу», товарищ майор!». Но вовремя понял, что самое время поступиться принципами.

отношения с дагестанско-ингушским землячеством, немало попортившим мне жизнь в первые месяцы, резко улучшились после того, как я украл пачку пустых увольнительных с печатями (немыслимая ценность!) – они стали вежливы, и даже принялись искать общения.