Вероника Алексеевна - Пятый дневник Тайлера Блэйка

На работу Тайлер пришел с опозданием. Он никогда не ездил на трамвае до «Белого Лебедя». Знал ведь, что уснет если не в сиденье, то просто стоя. Томас, конечно же, отчитал Блэйка, но, глядя на его состояние в последнее время (или в глаза Альберта, что стоял за спиной Тайлера), все же не стал выписывать ему штраф за это.

Тайлер подошел к Альберту, который уже сидел за своим инструментом и ждал его, наигрывая какую-то тихую мелодию. Совсем некрасивую и не завораживающую, не захватывающую дух. Улам оторвался от клавиш и поднял взгляд на лучшего друга.

– Тайлер, мой друг, что с тобой?

Блэйк испуганными и сонными от усталости глазами поглядел на Альберта. Он не впервые слышал подобный вопрос от него, но в тот день у него совершенно не было сил задуматься: а что же с ним было не так?

– А ч-то… со… м-ной? – негромко и немного хрипло спросил Тайлер, надеясь, что Альберт сам отыщет ответ на свой же вопрос.

Альберт поднялся с места. Он обеспокоенно осмотрел своего друга и приложил тыльную сторону ладони ко лбу Блэйка, однако тут же убрал ее.

– Дай угадаю, ты снова сегодня не спал? – спросил Улам.

– С-спал, – честно признался Тайлер, – час.

– Я еще поговорю с тобой, – серьезно сказал Альберт, будто бы отец, ребенок которого упал в лужу лишь от того, что сам без разрешения полез в нее. – А сейчас давай, работать. Если вдруг что, то клади скрипку. Мне еще не хватало, чтобы ты помер прямо на рабочем место.

Тайлер судорожно вздохнул. Он был не против. Он был не против даже умереть!

Блэйк достал скрипку из футляра и, заняв свое законное место рядом с Альбертом, кивнув ему и получив ответный кивок, подставил инструмент под подбородок и принялся за игру.

И это была самая худшая игра, какую только мог припомнить себе Тайлер. Это было его самое ужасное фиаско, которое он бы не смог себе простить никогда, если бы находился в тот день в здравом уме. Смычок то и дело норовил выпасть из рук музыканта, ноты порой выходили ужасно фальшиво, из-за чего некоторые посетители ресторана нехорошо косились на мужчину. Однако Тайлер старался не обращать на них внимания, хотя и вздрагивал то и дело, когда ловил на себе чей-то взгляд. Ему было плохо. И дело было не только в ужасной музыке, но и в ужасной жизни. В его ужасной матери, в ужасном образовании, в ужасной болезни сестры и в его проклятом таланте. Он бы отдал все, лишь бы не иметь его, а иметь хорошее образование и работу.

Обычно все воспринимали музыку в ресторане за должное. Люди в «Белом Лебеде» привыкли к тому, что музыкант играет для них, а начальство платит ему за это деньги. Они привыкли к этой высшей атмосфере, где музыка просто не может быть фальшивой, кажется, они даже и предположить не могли, что музыкант, скрипач – это в точности такой же человек, как и они сами. С такими же заботами, болью и усталостью. А может быть даже с большими болью и усталостью. Интересно, они вообще догадывались, что далеко не весь мир крутится вокруг них?

Блэйка порой действительно волновал этот вопрос. Он ведь такой же, как и они. Так почему же они видят в нем исключительно машину, создающую музыку? А если им нужна была машина, то почему же они не могли просто поставить в ресторане граммофон? И этими вопросами Тайлер задавался, играя в тот день на скрипке в ресторане и вроде как пытаясь погрузится в свою личную угнетающую и жуткую эйфорию. Тайлер играл на скрипке, чуть прикрыв глаза, чтобы не отвлекаться от своей фальшивой музыки. И каждый раз, когда он хотя бы мельком поглядывал в сторону людей в ресторане, в глазах начинало все расплываться от усталости. Он начинал расслаблять руку, от чего смычок неуклюже соскользал со струн, издавая самые невообразимые звук. Тайлер же медленно умирал. Медленно покидал этот мир, но он искренне хотел доиграть этот маленький реквием по свою душу.

Спустя какое-то время музыканту начала надоедать даже музыка. Он так хотел спать, что рука тупо переставала его слушаться и смычок в ней уже не скользил, а грубо драл по струнам скрипки, делая звуки просто невыносимыми. Альберт тем временем прекратил играть в то время, как многие гости заткнули уши, слыша этот отвратительный скрип, а кто-то и вовсе покинул ресторан.

Но Тайлер не слышал ничего, даже того, что он «играл». Он перестал слышать музыку.

«Запись пятьдесят первая. Дневник пятый.

Вы бывали в городе G? Вы бывали в этом городе, который был хуже самого яркого карнавала или самой великой театральной постановки? Я слушал достаточно много историй и играл достаточно много ролей на сцене в опере Музыкальной Академии, чтобы понять, что мир, в котором я живу, этот город – это самая большая постановка из всех. Столько масок вы бы не нашли нигде. Столько однообразных масок! А чем я хуже? Я бы тоже не прочь носить маску. Но я против этой серой маски с натянутой улыбкой.

Создам свою. Свою уникальную маску и свою уникальную роль. Я не умру, а шоу не закончится даже когда я добьюсь оваций!

И Альберт показал мне, что это шоу более чем возможно. Он подарил мне шанс на то, что я получу славу, а моя сестра получит новую жизнь. Альберт Улам отныне и навсегда мой спаситель, мой Ангел-хранитель. Когда-нибудь я обязательно отплачу ему.

Всевидящий, слышишь? Я еще не ушел со сцены. Я только начал всходить на нее. И то, что я один раз упал не значит совершенно ничего. Я поднимусь и буду играть дальше.»

Все гудело. И весь этот гул никак не мог сравниться с музыкой. Это была какофония и шум, от которого голова буквально разрывалась на куски, а тонкие струны скрипки и человеческого сознания разрывались в агонии. Скрип в ушах от этого звука стоял еще долго, и приятная темнота и спокойствие превратились в маленький личный ад для музыканта. Даже шум сломанной турбины на корабле, остановившемся в порту, чтобы его починили, не был столь душераздирающим. Тайлеру казалось, что у него пойдет кровь из ушей от этого шума, который он слышал в своем темном коридоре. Свечки, осветившие его путь, потерялись, их огоньки развеивались или же пускались в неумолимый и бестактный пляс, от которого кружилась голова. Все погрязло в контрастах неприятных и громких звуков. Блэйк всеми силами вырывался из этого ада и бежал к выходу из коридора, надеясь избавиться и от свечей, и от этого шума. Его прекрасный маленький мирок был сломан, как старая заводная игрушка или инструмент.

Впереди было что-то белое. Вырвавшись из жаркой палящей пустоты, от которой пересыхало в горле, Тайлер увидел перед собой свет. Белый свет ослепил его глаза и Тайлер невольно поежился, щуря глаза, от чего те начинали страшно болеть. Его ослепили, ослепили яркие лучи солнца, которые пробились в окно.