Ли Чайлд - Манхэттенское безумие (сборник)

Вполне подходящее название, подумал он, памятуя о том, что сейчас лежало у него в кармане усыпанных мукой штанов, о записке, упрятанной в обеспеченную серебром ассигнацию Казначейства США.

Расположенная в здании прошлого века, булочная-кондитерская Гракко на вид казалась захудалой и темной, но витрины с кондитерскими изделиями были отлично освещены, так что все пирожные сверкали и сияли, как драгоценные камни в браслете ювелирной фирмы «Хеди Ламарр». Гракко верил, что у него имеется высокое призвание не просто и не только печь хлеб и dolci [92]; в этом городе, где полным-полно итальянских иммигрантов, он считал своим долгом давать хоть какое-то утешение столь многим людям, кого презирали и третировали за их связь – пусть самую отдаленную – с этой мрачной иконой Держав Оси [93], Бенито Муссолини.

Он выглянул в окно на Бликер-стрит, над которой в этот ледяной январский день нависли низкие облака. Не видать ни единого человека в двубортном широком плаще и в широкополой мягкой шляпе, притворяющегося, что вовсе не следит за его магазином, а на самом деле занимающегося именно этим. Однако в наши дни, да еще и в этом городе никогда не следует пренебрегать осторожностью.

Гракко снова звякнул кассовым аппаратом, выбив очередной чек, потом коротко кивнул жене. Она отряхнула руки, резко пошлепав ладонями друг о друга, и подошла к кассе. А он направился в заднее помещение, в собственно пекарню, где печи уже остыли. Было уже за полдень, довольно поздний час в повседневной жизни булочной; алхимический процесс превращения многочисленных и разнообразных ингредиентов – муки, специй, сахара, соли и прочего – в великолепные и необыкновенные произведения пекарского искусства осуществлялся гораздо раньше. Гракко всегда вставал очень рано, в половине четвертого утра, переодевался из пижамы в рубаху и рабочие штаны и осторожно, чтобы не разбудить Виолетту, Беппо и Кристину, спускался по крутой лестнице их квартиры на Западной Четвертой стрит. Закурив сигарету, рrimo [94]из четырех, которые позволял себе ежедневно, он входил в это помещение, разводил огонь в печах и принимался за работу.

Сейчас Гракко стащил через голову фартук и, как привык это всегда делать, аккуратно сложил его, прежде чем засунуть в бак с грязным бельем. Потом взял щетку из конского волоса и тщательно обтряхнул штаны и рубаху, наблюдая, как мука мелкими пылинками повисает в воздухе. Потом сунул руку в карман и достал долларовый банкнот, что дал ему Геллер, мужчина с темными пятнами на лбу. И прочитал, что там было написано аккуратным почерком. Да, так он и думал. Вполне подходящий момент: финальный этап плана, последняя добавка к готовому рецепту – как выпечь из чувства мести горький хлеб и вбить его в глотку врагу.

Он взглянул на свои дорогие брейлевские часы, сделанные в Италии, подарок отца, тоже булочника. Часы были простые, но изящные, цифры четко и ясно смотрелись на темном циферблате.

Время идти.

Гракко закурил сигарету, secundo [95], и прежде чем спичка погасла, поджег записку Геллера и бросил ее в печь, где она закрутилась и превратилась в пепел. Натянул тяжелое пальто и закутал шею шарфом, потом надел серую мягкую шляпу «федора». Перчатки у него были матерчатые и вытертые до основы, проношенные до дыр на большом пальце правой руки, но он пока что не мог себе позволить купить новые. Булочная приносила очень скромный доход – все из-за войны. И, конечно, работу на Геллера он делал вовсе не за деньги, если не считать того, что этот шпион дал ему целый доллар за батон стоимостью в пятнадцать центов.

Лука Гракко вышел на улицу как раз в тот момент, когда с неба начал сыпаться снег, устилая тротуар точно так, как он сам посыпал сахарной пудрой bigne di San Giuseppe , знаменитые римские воздушные пирожные, которые пекут в марте накануне дня Святого Иосифа.

– У тебя есть доказательства? Действительно есть?

Но Мерфи был истинным Мерфи, его так просто не собьешь. И он продолжал быстро трещать, как будто сыпал стаккато:

– Я всю ночь за ним следил! Всю ночь! Как он пошел в «Риальто» на Сорок Второй стрит. Помните, там все еще идет «Газовый свет» [96]. А ведь сколько месяцев уже прошло! Но все равно, на нее хочется смотреть снова и снова. Она пре-крас-на! Вам не кажется? – Он говорил об Ингрид Бергман. – Конечно, очень красива. Бросьте, Томми. Нет другой такой же красивой актрисы. Согласны?

Джек Мерфи давно работал на Тома Брэндона. Когда они были в армии, то имели звания пониже. Но высокий статус босса или командира мало что значил для Мерфи, если не считать того единственного случая, когда его награждал сам президент Рузвельт. Мерфи тогда покраснел и произнес слово «сэр». Брэндон тоже там присутствовал и до сих пор удивлялся этой демонстрации показного уважения.

Мерфи покачался на стуле. Брэндон уже подумал, что вот сейчас он плюхнет ноги в своих роскошных двуцветных – черных с белым – «оксфордских» полуботинках прямо ему на стол. Но тот не плюхнул.

– И что же, как вы думаете, произошло потом, босс? – Этот маленький кудрявый человечек – туго напряженный, как сжатая пружина, – кажется, даже не спрашивал, а утверждал. – Ну вот, билетер в кинотеатре усаживает его на самые дешевые места – а эта дешевка от «Гимбелз» [97]уже их с головой выдает! – потом пианист играет пару мелодий, потом гаснет свет, бац! – и уже начинается новостная программа.

Мерфи провел ладонью по своим кудрям – рыжим, конечно.

– Мы говорили о доказательствах, – напомнил ему Брэндон.

– Я помню, босс. Но вот послушайте. Нет, правда, дальше пошли новости. Сюжеты насчет Битвы за Дугу.

Это было страшное немецкое наступление в Арденнах, начавшееся в декабре 1944 года. Союзники уже добились кое-какого успеха, но сражения все еще продолжались.

– И что было дальше? – Этот человечек вытянул указательный палец, как пистолет, направил его на своего начальника и продолжил: – И в тот момент, когда диктор упомянул германское верховное командование, этот тип снял шляпу.

Брэндон, более всего похожий на облысевшего продавца обуви из своего родного Чикаго, был крайне удивлен.

Но Мерфи этого не заметил. Или, скорее, заметил, но ему было на это наплевать. Он продолжал, глядя в потолок:

– Означает ли это, что он немецкий шпион и агент Хауптмана? Означает ли это, что он диверсант или саботажник? Нет. Я этого не утверждаю. Я просто говорю, что нам надо продолжать за ним следить.

Под словами «за ним» он имел в виду некоего американца немецкого происхождения, который проживал в Куинсе и имел до войны какие-то темные связи с Американской нацистской партией, а недавно его засекли – прямо как в оптическом прицеле бомбардировщика, – когда он фланировал мимо одного завода в Нордене, недалеко от того места, где сейчас заседали эти двое.